"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Ксения подняла подол сарафана, и, зажмурившись, ступила в прозрачную, холодную воду.
«Вот так и стойте, Ксения Борисовна, — велел Федор. Он сидел, положив на колено маленькую тетрадь в кожаном переплете, и быстро что-то набрасывал итальянским карандашом. «Только голову поверните, но не прямо ко мне — а так, как будто вы и смотрите на меня, и нет».
— Я так всегда и делаю, Федор Петрович, — покраснев, ответила девушка. «А у вас всегда с собой есть, чем рисовать?».
— А как же, — он прервался и растушевал ее волосы, — распущенные по плечам, — пальцем. «Я, Ксения Борисовна, когда на Москве от самозванца прятался, в кабаке одном жил, — Федор усмехнулся, — я туда еще юношей наведывался, когда Белый Город мы строили. Там, — он посмотрел на бумагу, — тако же, каждый день рисовал, иначе нельзя».
Она переступила изящными ногами и Федор велел: «Потерпите, недолго осталось». Над узкой, светлой рекой зеленым шатром смыкались ветви деревьев, и, Ксения, искоса посмотрев на мужчину, подумала: «Господи, вот бы вечно так стоять. И пахнет тут — летом еще, тепло ведь как». Воробьи вспорхнули вверх, услышав плеск реки, и Ксения, рассмеявшись, тут же сказала: «Простите, пожалуйста».
— Так даже лучше, — Федор зажал карандаш в зубах и взглянул на рисунок. «Когда все это закончится, — пообещал он себе, — буду жить в Венеции, там, в Сан-Поло, где у Джона комнаты, говорил же он мне. Такого света, как там, нигде нет, а все из-за воды, — даже когда пасмурно, в ней отражается небо».
— Ну, можете выходить, — разрешил он. «Смотрите».
Ксения собрала черные, длинные волосы на затылке и наклонилась над тетрадью. «Федор Петрович! — ахнула она.
Он на мгновение закрыл глаза и улыбнулся:
— Я вам расскажу, Ксения Борисовна. Была такая царевна греческая, Навзикая. Она собрала прислужниц и поехала на берег моря, — стирать одежду. Там они стали в мяч играть, и нашли одного человека, Одиссея, который попал в шторм и его выбросило на тот остров.
— Ну, дальше долго говорить, — он взглянул на рисунок, — но мне всегда казалось, что она вот так на Одиссея смотрела — через плечо. И подол одной рукой держала, как вы сейчас.
— Когда-нибудь, — он вспомнил низкие, песчаные берега Мурано, и серый, мягкий свет зимнего утра, — я напишу это все.
Федор посмотрел на ее белые, покрытые нежным румянцем щеки, и, вдохнув запах трав, сказал: «Ксения Борисовна…»
— Мне ничего не надо, — услышал он высокий, отчаянный голос.
— Помните, Федор Петрович, я вам на Шексне сказала еще, как вы вернулись — мне ничего не надо. Мне бы только знать, что вы живы, что хорошо все у вас, и все, — она помотала головой, и добавила, закрыв темные, прозрачные глаза: «И за это я Господа хвалить буду, сколь жива».
— Иди сюда, — вдруг сказал он, отложив тетрадь, потянув ее за руку.
Федор усадил ее перед собой и, обнимая, вдыхая запах трав, что шел от распущенных волос, сказал:
— Ежели Господь мне жену мою вернет, Ксения, так мы будем с ней и далее жить, все же венчаны мы, перед Богом и людьми. А если не будет на то его воли, — он вздохнул, и осторожно прикоснулся губами к белой шее, — то через три года мы с тобой повенчаемся. К тому времени все тут успокоится, у царя дети родятся, возьму тебя, сына моего младшего, и уедем. Старший-то тут останется, — Федор улыбнулся, и добавил: «Вот так».
Девушка взяла его руку, и нежно приложив ее к щеке, сказала: «Как вы решите, так и будет, Федор Петрович. А я вас ждать стану, хоша сколько лет».
— Два года прошло, — подумал он, повернув ее к себе, спрятав ее в своих руках. «Господи, прости меня, но я не могу, не могу больше терпеть». Она вся дрожала, и, вдруг, укрывшись на его плече, шепнула: “Вы же не знаете, Федор Петрович, мне вам надо рассказать…»
— Не надо, — Федор нашел ее губы и поцеловал — долго, глубоко. Она, запрокинув голову, застонала, — низко, едва слышно. «Не надо, Ксения, — повторил он, чувствуя, как отчаянно, быстро бьется ее сердце.
— Не бывает такого счастья, — она потянулась вытереть свои влажные щеки рукавом рубашки, и Федор сказал: «Дай я».
— Мирьям ведь тоже плакала, — вспомнил он, раздев ее, целуя маленькую, совсем девичью грудь. «Плакала, и руки мне целовала. Господи, ну коли Лизу ты мне не вернешь, так хоть эту оставь, не надо трона царского, власти не надо, просто не забирай ее у меня».
Она рыдала, обнимая его, шепча что-то, а потом, вытянувшись рядом, прижавшись головой к его плечу, сказала: «Вот, Федор Петрович, теперь я и умереть могу».
— Ну что ты, — рассмеялся Федор, и, подхватив ее, усадил на себя. «Никто больше умирать не будет, Ксения». Он поймал губами острый, маленький сосок, и твердо повторил: «Никто не умрет». Ксения откинулась назад, и, он, услышав, как шуршат по ее стройной спине мягкие волосы, чуть не добавил: «Лиза».
Уже, когда они подходили к монастырю, Федор, вырвав лист из тетради, сказал: «Возьми, спрячь у себя где-нибудь. Я буду приезжать, как смогу, — он погладил укрытую темным платком голову, — сама понимаешь, война идет».
— Я буду ждать, — просто сказала Ксения, — сколько надо, столько и буду, Федор Петрович. А вы берегите себя, пожалуйста. Я за вас молиться буду, за вас, и за семью вашу. А остальное, — Федор заметил, как она быстро вытерла глаза, — в руке Божьей.
Федор вспомнил пустую колыбель со сверкающей шапкой Мономаха, и синеватый трупик младенца на виселице, что раскачивал сильный, пронзительный ветер.
— В руке Божьей, да, — вздохнул он. «Как решит Господь, так оно и будет, Ксения. Ну, беги, девочка, вон, уже игумен тебя у ворот встречает. А я к сыну пойду, — он помахал рукой мальчику, что стоял на монастырской стене.
Девушка посмотрела вслед его прямой, мощной спине, и услышала озабоченный, старческий голос: «Как добрались-то, Ксения Борисовна?»
— Хорошо, святой отче, — тихо ответила она, подойдя под благословение, и погладила длинными пальцами рисунок, что лежал у нее на груди — рядом с крестом, в том месте, откуда, — вспомнила Ксения, — он поднял рыжую голову и, потянувшись к ее губам, шепнул:
«Обними меня, девочка, обними, пожалуйста».
— А потом, — Ксения шла по низкому, прохладному, белого камня коридору, — положил мою голову себе на плечо, и сказал, смеясь: «Смотри, кукушка прилетела. Сейчас узнаем, сколько мне жить осталось. Долго она куковала, долго, так, что и со счета мы сбились».