Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

Шульман Нелли

Отдыхай, тебе говорить нельзя сейчас».

Мне матушка, — она свернулась в клубочек на коленях у Марфы, и женщина, почувствовав, как трясутся плечи дочери, положила теплую руку на ее спину, — мне матушка, — Лиза справилась с собой, сглотнув, — про маму мою расскажет. А ты спи, батюшка».

Петя услышал нежный голос девочки, и вдруг вспомнил, как приехал к Изабелле, во Флоренцию, после смерти Гийома.

— Спи, — сказала женщина, целуя его в висок, — просто выпей вина и спи. Я тут, я с тобой, ты просто закрой глаза, а я

побуду рядом.

Утром он проснулся и первым делом привлек ее к себе. Она была вся теплая, мягкая, пахнущая розами, и Петя сказал, улыбаясь: «Все, ночь я уже потерял, так что до вечера тебя отсюда не выпущу».

— Зато ты отдохнул, — у нее были сладкие, покорные губы. «И сейчас покажу, как», — пообещал Петя.

Марфа осторожно вышла из опочивальни и постучалась к старшей дочери.

Федосья открыла, с пером в руке. «Со счетами разбираюсь, — сказала она, озабоченно хмуря брови, — Федор помогает мне».

— Пойдите кто-нибудь, Лизу возьмите, она у батюшки задремала, — распорядилась Марфа.

«Тяжелая она — мне нести-то. Пусть у тебя, Федосья, переночует.

Она вернулась в опочивальню и осторожно укрыла мужа мехом. Марфа подняла его сухое, холодное запястье, и прислушалась — сердце билось редко и тихо, почти неслышно.

«Господи, сказала женщина, перекрестившись, — ну хоша бы не страдал он так, прошу тебя!»

Потом, уже на исходе ночи, она стояла на коленях, в одной рубашке, — мальчик отчаянно ворочался в чреве, — и вдыхала жизнь в умирающее, хрипящее горло, не желая, не умея сдаваться. Когда в окне горницы стал подниматься серый рассвет, Петя, наконец, задышал сам, сердце забилось чаще, и Марфа, накинув шубку, выскочила на улицу.

Щербатый ждал ее поодаль, устало привалившись к забору. «Сегодня все сделают», — сказал он, даже не поднимаясь. «Все хорошо будет боярыня, не бойтесь».

Она только перекрестилась, ответив: «На все воля Божия».

Юродивый принял два туго набитых мешка, и, вдруг спросил: «Золото?»

— Золото, — вздохнула Марфа. «И пусть известят меня, как… — она не закончила.

— Сам приду, — тихо пообещал Щербатый.

На пороге опочивальни она застыла, увидев, что Петя, — в первый раз за два дня, — открыл глаза. Муж ласково посмотрел на нее, присевшую рядом, и еле слышно попросил:

«Священника позови, пожалуйста. Не сейчас, к вечеру. И пусть Федя ко мне зайдет, как потрапезуете».

— Нет англиканского-то, — внезапно сказала Марфа, не в силах оторвать губ от его руки.

— Да все равно, — он легко, совсем как в юности, улыбнулся, и еле дыша от боли, погладил ее по голове. «Скоро уже, счастье мое», — сказал он. «Не плачь».

Он стоял на грубых камнях площади и смотрел, как Марья с Митькой кормят голубей. Марья была не в сарафане, а в платье серого шелка с корсетом, вышитым жемчугом. Матвей вдруг увидел, как ее живот уже заметно выдается вперед, и улыбнулся. Митьке было, — он прикинул, — лет девять.

— А

где батюшка? — вдруг спросил Митька.

— Да должен уже здесь быть, — озабоченно сказала Марья, и, повернувшись, издали завидев его, помахала рукой: «Матвей!».

Он, было, тоже приподнял руку, но уронил ее.

Матвей вынырнул из горячечного сна, и выругался сквозь зубы. «А то урок тебе, — иронически сказал он, глядя на перебитую в локте левую руку, что бессильно лежала рядом, — здоровайся правой, Матвей Федорович. Ну, это если тебе вдруг захочется, на колу торча, поздороваться с кем-то».

В подвале Разбойного приказа было стыло и безлюдно. Матвей вслушался в звук падающих с потолка капель, и внезапно уловил чьи-то шаги — легкие, будто ночная бабочка шелестела крыльями.

Человек появился из тьмы. Он присел у клетки, надвинув на глаза шапку, закутавшись в армяк, и сказал, протягивая между прутьев флягу: «От сестры твоей, атаман».

«Молодец Марфа», — усмехнулся про себя Матвей, выбив пробку. Запахло травами и чем-то еще — свежим, горьким.

«Жаль только, Марью с Митькой не увижу», — подумал Матвей, допивая последние капли.

Человек ловко перегнулся меж прутьев и забрал у него флягу.

— Упокой тебя Господь, Белый Сокол, — прошептал гость и, гибко вскочив на ноги, исчез в безмолвном мраке застенка.

Матвей закрыл глаза.

Это было Коломенское, Коломенское их с Иваном детства, то, где они учились сидеть в седле и стрелять из лука. «Купаться!» — Иван, — ловкий, сильный, пятнадцатилетний, первым прыгнул в реку. Матвей зашел вслед за ним, и, упав на спину, позволил течению унести себя вниз. Здесь, на середине реки было холоднее, и он, обеспокоившись, приподнявшись, увидел, как удаляются от него крыши дворцового села.

Ноги вдруг закрутило мощной струей воды, и Матвей крикнул: «Помогите!». Никто его не мог, конечно, услышать, и, сделав несколько движений руками, он понял, что попал в самое сердце водоворота.

Внизу все было черно — без просвета, и он, забившись из всех сил, поплыл прочь — к сияющей лазури летнего дня, спокойной, как глаза батюшки.

Сейчас Матвей даже не стал бороться — он открыл рот и впустил в себя эту смертную, стылую воду.

Тишина. Темнота. Забвение.

— Федя, — сказал отец, не открывая глаз, — там, на стене, меч наш семейный. Возьми, твой он теперь.

— Батюшка, — мальчик отступил к двери, — да как же это…

— Сними его, — Петя говорил медленно, борясь с желанием просто прекратить дышать и вытянуться на постели, чувствуя, как наполняет тело холод. «Сюда принеси».

Федор внезапно подумал, что сапфиры на рукояти меча — как глаза батюшки, лазоревые, словно летнее, чистое небо.

Он устроил меч рядом с отцом и с ужасом увидел, как смуглая, сухая рука обирает простыню. Федор сглотнул, и, осторожно взяв холодные, синие пальцы отца, положил их на клинок.