Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
Из кухни пахло так, что захотелось туда зайти и больше никогда не выходить. Она наклонилась над ведром, выжимая тряпку, и Виллем увидел, какие красные у нее руки.
«Вода же холодная, — подумал он, подходя к Марте. Она посмотрела на него своими прозрачными глазами, и, держа руки на весу, сказала: «Вот приедем обратно, я тут у тебя все вычищу, дорогой мой адмирал. К завтраку все готово».
«Я тогда поцеловал ее, да. Отобрал тряпку и поцеловал. Сначала ладошки, — они у нее маленькие, как у ребенка, потом
— Там деревня, — озабоченно заметил Матиас, показывая на приближающиеся избы. «Погоди, я тебе цепь надену».
В раскрытое окно палат вливался свежий, майский воздух. Пахло черемухой и сиренью, со двора были слышны детские голоса.
— Если вот так кинуть, — озабоченно сказал один из мальчиков, — то никто не отобьет, уж ты мне поверь.
— Дай-ка, — попросил второй. Раздался звук удара и мяуканье кошки. Мальчишки расхохотались. «В кусты забралась, — ласково сказал первый мальчишка. «Испугали тебя, да».
— У меня веревочка есть, — предложил второй мальчик, — я ей для занятий углы измерял.
Давай узлов навяжем и поиграем с ним, смотри, он же котенок еще совсем».
— А потом на реку, там и побегать больше места будет, и на лодке покатаемся, — рассмеялся первый мальчик. «А стрельцы нас на берегу подождут».
Вдовствующая государыня Марья Федоровна, было, стала приподниматься с лавки, но мужчина, что лежал на ней, раздраженно пробормотал: «Да тихо ты!».
Она покорно отвернула голову в сторону и стала считать изразцы, коими была выложена печь. Лавка чуть скрипела, и Марья Федоровна подумала, что надо ее поправить.
«Невместно же, еще услышит кто».
Мужчина напрягся, и она почувствовала прикосновение влажных, пухлых губ к своей щеке.
Она подождала, и, почувствовав, что он встал, вытерла рушником между ногами.
— Ты бы все-таки была бы чуть ласковей, Марьюшка, — обиженно сказал Михаил Никитович Битяговский, одеваясь. «Я же люблю тебя, милая».
— Люблю, — злым шепотом ответила Марья Федоровна, натягивая рубашку. «Что ж ты в жены меня не берешь, Михаил Никитович? Я ведь и так, — она еще понизила голос, — плод твой травила, сам же знаешь. Сколько можно-то уже!».
— Вот сейчас Борис Федорович приедет, — пообещал Битяговский, — и попрошу у него, Марьюшка, всенепременно попрошу.
— Ты и прошлым годом сие обещал, — Марья Федоровна застегнула опашень, и, заплетя косы, покрыла их вдовьим платом — черным.
Михаил Никитович потянулся, — он был ниже государыни, и зашептал ей на ухо: «Вот в этот раз точно, Марьюшка».
Когда дверь за ним закрылась, Марья Федоровна, оглянувшись, кинула рушник в кучу грязного белья, что валялась в корыте, в нужном чулане, и подошла к окну.
В цветущих кустах сирени
Она ощутила легкое прикосновение к своему плечу, на нее повеяло запахом цветов, и Марья Федоровна, уткнув голову в плечо женщины, — маленькой, хрупкой, тоже во всем черном, — горько, отчаянно заплакала.
— Тихо, — сказала нежно Марфа, гладя ее по голове, — ну не надо, девочка моя, не надо.
Молись заступнице, Богородице, иже она вдов и сирот призревает, милая моя.
— Я ведь не хотела, Марфа Федоровна, — прорыдала государыня, — знаете же вы. Не хотела!
— Что баба ради деток своих делает, — жестко проговорила боярыня, — то не грех, Марья Федоровна. Сами ж знаете, я и тогда вам говорила, — я вас и Митеньку защищу, однако же, если что, упаси Господь, с ним случится, — то на нас обоих иночество взденут, и детей своих более я никогда не увижу. Так что это я, — Вельяминова чуть скривила тонкие губы, — благодарить вас должна.
Марья Федоровна вдруг вспомнила ту страшную, зимнюю ночь, когда она, скорчившись от боли, металась по лавке в палатах боярыни, а та, держа ее за плечи, мягко, ласково говорила: «Ну, потерпи, девочка моя, сие закончится скоро. Потерпи, не кричи, сие в тайне держать надо. Потом я тебя в постель уложу и скажу, что болеешь ты. А сейчас потерпи».
Когда боль внизу живота — острая, дергающая, на мгновение утихла, Марья Федоровна подняла залитое слезами лицо, и спросила: «А вы терпели?».
Боярыня Вельяминова, ничего, не ответив, наклонившись, убрала пропитанные кровью тряпки и положила свежие.
— Мальчики на реку пошли, — вытирая лицо рукавом опашеня, проговорила Марья Федоровна.
— Да видела я их, — рассмеялась Вельяминова. «С ними стрельцов два десятка, не волнуйтесь. Пойдемте, лицо умоете, и на поварню — Лизавета моя сегодня пироги с утра затеяла, гоняет там всех, поможем ей»
— А близняшки где? — уже успокоившись, спросила государыня, когда женщины шли через двор.
— Тоже на реке с утра еще, после заутрени убежали, — рассмеялась Марфа, и, нагнув голову, шагнула на шумную, жаркую поварню.
Мальчик, — гибкий, маленького роста, с темными, мокрыми волосами, — вынырнул и рассмеялся: «Ты опять быстрее, Митька».
— Я тебя старше, — наставительно ответил царевич Дмитрий Иоаннович, что сидел на теплом, мелком волжском песке.
Петя Воронцов-Вельяминов блеснул лазоревыми глазами, и, натягивая рубашку, небрежно заметил: «На четыре месяца всего лишь».
С маленького, лесистого острова, что лежал выше по течению Волги, доносился девичий смех.
— Поплыли, посмотрим, — тихо шепнул старший мальчик.