Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Шульман Нелли

— Храни господь Федора Савельевича, — умильно перекрестился кто-то из рабочих, принимая монеты.

— Как раз к открытию кабака успеете, — со значением сказал Федор, подталкивая рабочих к воротам. Он проводил их глазами, и, посмотрев на разобранную крышу церкви, усмехнувшись, пробормотал: «У Федора Савельевича, правда, зимой именины, на Феодора Тирона, но, думаю, он не обидится».

Ирина Федоровна разняла тонкие, все в перстнях пальцы и ударила старуху по лицу. Та зарыдала, стоя на коленях: «Царица-матушка, у ней нож

был, острый! И косы она обрезала, чисто мальчишка!».

— Про Углич свой забудь, — жестко сказала царица, — на скотном дворе умрешь, дура.

Она повернулась, и, не обращая внимания на ползущую за ней ключницу, вышла из палат, от души хлопнув дверью.

«Ищи теперь эту сучку по всей Москве, — царица размашисто шагала по узкому коридору в палаты мужа. «Вот же блядь какая, а так глянешь — скромница, воды не замутит. Борис меня за это по голове не погладит-то, за то, что не досмотрела. Ему князь Шуйский нужен сейчас, для сего он и венчание все это затеял, чтобы Василия Ивановича при себе держать, тако же и вотчины Вельяминовых отдать ему. Лучше, чтобы Шуйский на нашей стороне был, тогда никому в голову не придет его на царство кликнуть».

— Иринушка, — Федор Иоаннович повернул голову на звук открываемой двери, и попытался встать, опираясь на посох. Белая кошка, что нежилась у него на коленях, недовольно мяукнула, и вцепилась когтями в расшитую золотом ферязь.

Ирина увидела слезы на лице мужа и спокойно сказала: «Что такое, государь? Случилось что?».

Федор поднял слабую, уже морщинистую руку с грамотцей: «Борис Федорович гонца из Углича прислал — преставился царевич Димитрий Иоаннович, волей Божией помре, — царь перекрестился и заохал: «Горе, какое, Иринушка, пойду, помолиться за невинного младенца, за брата моего единокровного».

— Иже да упокоит Господь душу его, — Ирина перекрестилась, и, подождав, пока за царем закроется дверь, оглядев с головы до ног гонца — ражего парня в невидном, потрепанном кафтане, спросила: «Борис Федорович еще одну грамотцу прислал, в тайности?».

— Государыня, — гонец поклонился и протянул ей письмо с печатью Годуновых. Ирина, сломав длинными пальцами воск, пробежала строки, и протянула: «Ах, вот как…»

— Сходи-ка к брату моему двоюродному, Годунову Ивану Васильевичу, — велела царица, — в приказ Стрелецкий. Пущай берет два десятка воинов и сюда, в Кремль отправляется, дело у меня до него есть.

Парень, земно поклонившись, вышел, а Ирина, с тоской посмотрев напоследок на его широкие плечи, постучала краем грамотцы по низкому, укрытому бархатом столу. «Ну, — она вдруг усмехнулась, — недалеко ты у меня убежишь, Лизавета. Брат твой на плаху ляжет, а тебя Шуйский плетью изобьет, и в палатах своих запрет.

— А мать ваша…, - Ирина отложила грамотцу и откинулась на высокую спинку кресла, — хоша бы сдохла она, волчица. Никогда я ей не доверяла, слышала я про сих Вельяминовых — к ним едва спиной

повернешься, они в оную кинжал воткнут, и сделают вид, что так и было».

Царица глубоко вздохнула и потрещала костяшками. «Ну, теперь, как умер Димитрий царевич, так можно и детей рожать — более никто у них трона не оспорит. И не придурков, как Федя, а здоровых сыновей. Вот сейчас Борис вернется, и начнем».

Ирина закрыла глаза и почувствовала на лице луч теплого, утреннего солнца. Внизу, на дворе, щебетали воробьи, с Красной площади доносился скрип возов, людской гомон. Она, зевнув, разнежившись, сказала: «Славно-то как!»

— Федор Савельевич, — озабоченно сказал десятник, — снизу кричат что-то.

Зодчий перегнулся через перила лесов и увидел, как человек в сером, будничном стрелецком кафтане, машет ему рукой. Маленький отряд — с десяток воинов, — с бердышами, вскинутыми на плечо, входил на двор.

— Явились, — процедил Федор Савельевич, и, обернувшись к десятнику, велел: «Ежели что — он сегодня утром в Новгород уехал. Зачнут на лесах искать — препятствий им не чинить, но и помогать не надо». Десятник только улыбнулся, — тонко, — и кивнул головой.

— Федор Савельев ты? — резко спросил начальник отряда, подняв голову — зодчий был выше его.

— Государев зодчий, Федор Савельевич, по прозванию Конь, — хмуро ответил мужчина. «А что надо-то?».

— Боярин Федор Петрович Воронцов-Вельяминов здесь обретается? — стрелец все рассматривал леса.

— У нас тут бояр нетути! — крикнули сверху, — издевательски. «У нас тут руками работать надо, на сие они не способны! А ну посторонись! — деревянная бадья опасно закачалась, и стрельцы едва увернулись от потока нечистот.

Начальник покраснел и угрожающим шепотом спросил: «Это что еще?».

— Дерьмо, — ответил Федор Савельевич. «Люди с рассвета до заката на лесах работают, до нужного чулана не набегаешься-то всякий раз. А Федор Петрович в Новгород уехал, вчера еще».

— Зачем это? — поинтересовался стрелец.

— Откуда ж я знаю, — пожал плечами зодчий. «Может, в Софийском соборе помолиться хочет, а может, зазноба у него там завелась, парень молодой».

— Ты смотри, холоп, — стрелец потянулся за саблей, — ты, видно, давно в монастырской тюрьме не сидел. Сейчас отправим тебя туда гнить, до скончания дней твоих.

— Ну, тогда сами Белый Город и достраивайте, — пожал плечами зодчий, и, развернувшись, пошел обратно к лесам.

— Если ты его прячешь тут где-то, — рванулся за ним стрелец.

— У меня тут почти десять верст стены одной, — ответил ему зодчий, поднимаясь по лестнице.

«И башни еще. Как раз сейчас искать зачнете — к Успению закончите».

Стрельцы рассыпались по лесам, но, увидев тонкую, хлипкую жердочку, что вела на самый верх, замялись.

— Сие просто, — смешливо крикнули им, — главное — вниз не смотреть.