Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
— Да, — ответил он, и Марта, взглянув на него, улыбнулась.
— Берешь ли ты, Марта, этого мужчину, Виллема, в свои законные мужья, чтобы, начиная с этого дня, в согласии со Божьим святым установлением, любить его и заботиться о нем, в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? — обратился к ней пастор, и, Марта, твердо и громко, проговорила: «Беру».
Она почувствовала, как адмирал надевает ей на палец кольцо, — мягко, нежно, и едва удержалась, чтобы не поцеловать
«И обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, в благости и милосердии.
И обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь Господа.
И будет в тот день, Я услышу, говорит Господь, услышу небо, и оно услышит землю», — закончил пастор и они, в один голос, ответили: «Аминь».
Священник смотрел на стройную, прямую спину женщины, на мужчину, что подвел ее к детям — две девочки и мальчик сразу кинулись их целовать, и вдруг подумал: «Господи, какая красавица. Ну и повезло же ему, понятно, что так торопился. Надо же, Марта. Как та, что я отпевал когда-то, двадцать лет назад, или больше даже.
Ну да, совсем молоденький юноша пришел, я еще тогда подумал — недавно женаты были, наверное. Он попросил прочитать про Лазаря отрывок, и плакал. Сдерживался, но все равно — плакал. А этот, — священник посмотрел на Виллема, который поднес к губам руку жены и что-то ей шепнул, — я таких людей счастливых и не видел никогда. Ну, дай им Господь долгой жизни, — вздохнул пастор и еще раз, напоследок, перекрестил семью.
Море за окном шуршало бесконечной, вечной песней. «Я ведь тогда поехал, и о венчании нашем договорился, — шепнул Виллем, обнимая жену. Ее бронзовые, еще короткие локоны лежали у него на плече. «И в таверну, где мы должны были свадебную ночь провести».
— Расскажи, — в темноте ее глаза блестели, как у кошки.
— Там совсем маленькая комната, — он наклонился и стал целовать ее, — медленно, всю, — от томно опущенных, щекочущих его губы ресниц, до маленькой груди и ниже, — к плоскому животу, ниже, туда, где все было — как и снилось ему, — горячим и гладким. «Одна кровать, и больше ничего. Как здесь, — он усмехнулся, обведя рукой крохотную каморку под крышей постоялого двора, где они спали.
— Больше ведь ничего и не надо, — Марта пропустила пальцы сквозь его волосы и попросила:
«Еще, еще, пожалуйста!».
— Я тоже так подумал, — он делал все медленно, так медленно, что она, наконец, уцепившись пальцами за простыню, прошептала: «Я не могу больше, Виллем, ну пожалуйста, можно мне!».
— Сначала я сделаю все, что я хочу, — он поднял руку вверх и почувствовал, как жена целует его пальцы. «Потому что я слишком долго ждал, Марта, слишком долго. Я ведь четырнадцать лет видел тебя во снах, любовь моя. А потом, — он на мгновение остановился и полюбовался ей, — обнаженной, с рассыпавшимися по белой подушке волосами, — мы все сделаем вместе».
— И так будет всегда? —
— Я тоже, — одним дыханием застонала она, и, чувствуя, как раскрывается ее тело — для него, — повторила: «Я тоже, любимый».
Он проснулся от какого-то шуршания за дверью, и, еще не открывая глаз, пошарил рядом с собой — кровать была пуста. Виллем зевнул и, вдохнув запах жасмина, что шел от подушки, увидев, что ее нет в комнате, озабоченно спросил: «С тобой все в порядке?».
Марта, что стояла на коленях над тазом в чулане, откашлялась, и, прополоскав рот, сказала:
«Да».
Она появилась на пороге, краснея, комкая ворот простой рубашки и сказала: «Съела что-то».
— Да? — Виллем поднял бровь. «А я уж думал — та самая морская болезнь».
— На суше ее не бывает, — проворчала Марта, устраиваясь рядом с ним.
— А сколько она обычно длится, кстати? — Виллем посмотрел на рубашку и заметил:
«Совершенно незачем было ее надевать, любовь моя. Дай-ка, — его руки потянулись к вороту. «Ну, болезнь эта?»
— Два-три месяца, — ответила жена, и скользнула под одеяло, прижавшись к нему спиной.
«Согрей-ка меня, — шепнула она, — а то хоть и лето, но все равно — утром прохладно».
— С удовольствием, — сказал Виллем, и, не удержавшись, шепнул ей на ухо: «А если я по-разному буду тебя согревать, моя дорогая мадам де ла Марк?».
— Все, что ты хочешь, — Марта потянулась к нему и поцеловала — долго и нежно.
Интерлюдия
Москва, лето 1591 года
— Нет, — Федор отступил от доски и посмотрел на прибитый к ней чертеж, — не то это все!
Юноша сорвал бумагу, и, скомкав, кинул в угол избы — там уже валялась целая груда.
— Федор Петрович, — постучал в косяк рабочий, — там с Бережков гонца прислали, с подворья митрополита ростовского. Федор Савельевич подойти вас просит, на дворе они.
Федя еще раз посмотрел на измятый чертеж, и, от души выматерившись, пригнув голову, шагнул из прохладной избы в жаркий полдень начала лета.
— Сие, конечно, печально, — иронически сказал Федор Конь, прочитав грамотцу от митрополита, — что в домовой церкви у него крыша обрушилась, однако же, мы тут, чем поможем? У нас дело государственное, — он махнул рукой в сторону огромной, уходящей вдаль стены Белого Города, — мне стройку задерживать нельзя.
— Да не задерживать, Федор Савельевич, — горячо сказал гонец — невидный монашек в запыленной рясе, — хоша немного рабочих и десятника дайте, там поправить — дело нескольких дней, так его высокопреосвященство говорит.