Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Шульман Нелли

Волк перекрестился на иконы в красном углу и, смущаясь, сказал: «Разговор у меня до вас есть, батюшка».

Отец Никифор, — маленького роста, но сильный, широкоплечий, отложил тетрадь, куда он записывал остяцкие слова, и пригласил: «Ну, садись, Михайло, с чем пришел?».

Волк бросил взгляд на жесткие ладони батюшки и вдруг подумал: «Церковку-то он сам рубил, я помогал только. Хороший поп, правильный».

— Повенчаться хочу, — решительно сказал Михайло.

Батюшка чуть посмеялся и сказал: «Мы тут три месяца живем, еще и Рождества

не было, а ты уже венчаться собрался. Или? — он хмуро взглянул на Волка.

— Тот покраснел и проговорил: «Не бывать такому, чтобы я без венцов брачных с кем жить стал, не басурманин же я. Нет, через год мы с ее отцом договорились. Я что хотел попросить, батюшка — как у меня времени нет, да и неграмотный я, — Волк опустил взгляд и вдруг, яростно, подумал: «Ну и что, пусть я и взрослый мужик, пусть мне и восемнадцатый год, а читать и писать я все равно обучусь, хоть ты что».

— Так вот, — он продолжил, вскинув на батюшку красивые голубые глаза, — как отец нареченной моей сюда поближе перекочевывает, тут на Туре зимняя рыбалка хорошая, так, может, вы мою невесту-то языку поучите? Вы простите, если что, — внезапно, покраснев, извинился Волк, — коли то дело не ваше.

— Отчего же не мое? — отец Никифор улыбнулся. «Как есть мое, я потом, как обживемся и школу для ихних детей открою. Пусть приходит невеста твоя, конечно.

Батюшка вздохнул и грустно добавил: «Хватит нам резать-то, Михайло, строить надо, хоша бы и здесь только, — он обвел рукой чистую, маленькую, скромную горницу.

— Не только, — Волк ухмыльнулся. «Мы сейчас по приказанию Ермака Тимофеевича с отрядом небольшим вниз по Туре отправляемся, разведать, в коем месте там, на Тоболе, город ставить надо.

— Спасибо вам, батюшка, — парень поднялся, и отец Никифор вдруг подумал: «Господи, и не узнать его, с Москвы-то. Вот как Сибирь-то людей растит, ровно кедры они здешние становятся — высокие да крепкие».

— Ну вот, — вздохнул Михайло, стоя на пороге своего дома, — маленького, в одну горницу, с узкими сенями и хлевом, — едва корова поместится. Он обвел глазами разбросанное по полу и лавкам охотничье снаряжение, лыжи, что он зачал мастерить, и грустно сказал: «Опять в путь».

Уже собравшись, он оглянулся на пороге и нежно подумал: «Колыбель-то из бересты можно сделать, али из шкуры оленьей, как у остяков».

Волк закрыл калитку в низком, едва по пояс, заборе, и, чуть насвистывая, ловя горячими ладонями падающие снежинки, пошел к воротам крепостцы.

Кучум махнул рукой свите и велел: «Стойте!». Сверху, с холмов, мчался всадник на гнедом, красивом жеребце. Темные, с едва заметной проседью, длинные волосы были заплетены в косу, что сейчас развевалась за ним на сильном ветру.

Мужчина, — высокий, смуглый, широкоплечий, осадил коня. Усмехнувшись, он спрыгнул на землю. Мускулистые руки были покрыты синими, причудливыми татуировками.

— Хан, — он коротко поклонился Кучуму.

— Ты что это один? — нахмурился тот. «Жизнь

свою не бережешь».

Мужчина расхохотался, обнажив крепкие, крупные белые зубы. «Тут же стан твой, должно быть безопасно. Карача твой, — он кивнул на север, — еле тащится, и мои отряды тоже, мы же пешие. А я вот решил кровь разогнать, поохотиться немного, не зря ж ты мне такого коня подарил, — он ласково потрепал гнедого по холке.

— Поедем, — Кучум указал на виднеющиеся в отдалении юрты, — сейчас птицу на огне зажарят, барана зарежем, попируем всласть, а там и Карача подтянется. Новости хорошие у меня есть».

— Молодец твой Карача, я ему мешок золота подарил, — улыбнулся мужчина. «Сдох атаман Кольцо, в дерьме своем, смерти, как милости прося. Духи ему отомстили все-таки, за всех детей невинных и стариков беспомощных, что он в моих стойбищах вырезал. Пять сотен лучников я тебе веду, Кучум, сильных воинов, метких».

Хан потрепал его по плечу. «С помощью Аллаха, перезимуем, а там и на Тобол двинемся, навестим Ермака. Ходят слухи, что кое-какие остяки твои к нему переметнулись».

Мужчина скривился. «За водку продались, задницу русским лижут. Как Ермак умрет, так и они от него отпадут».

Хан помолчал и вдруг спросил: «Сыновей так и нет у тебя?».

Всадник рядом долго смотрел на играющий золотом зимний закат, и, наконец, вздохнув, ответил: «Нет у меня детей живых, Кучум. Ну, ничего, мне за сорок едва, может, родятся еще».

В юрте было жарко от горящего костра. Карача, откинувшись на подушки, обсасывая утиное крылышко, сказал: «Хан, а подстилка-то атаманова, — жива она?».

— Что за подстилка? — заинтересовался гость.

Кучум рассмеялся. «А, визирь тебе всем похвастался, а про одно не упомянул — русская, Кольца вдова, у меня тут, рабыней в стане. И дитя его носит».

Темные, миндалевидные глаза мужчины зажглись холодной, сильной яростью. «И ты до сих пор из чрева это отродье не вырезал, и сапогами не растоптал, хан? Не узнаю тебя. Мало отец его, нас в крови топил, так ты хочешь еще и сыну дать вырасти?».

— Я хочу, — усмехнулся Кучум, — когда она родит, ублюдка этого над костром изжарить, и плотью его мать накормить. А потом я ее продам, на юг, — она девка молодая, сильная, возьмут куда-нибудь для воинов шлюхой, при казарме жить. Хочешь, пока ты тут, у меня, гостишь, тебе ее отдам? — спросил он мужчину.

— Как она? — тот облизал пальцы.

Кучум рассмеялся. «Карача вон ее первым попробовал, как сюда вез, — признавайся, визирь, сколько раз-то ты ей ноги раздвигал?»

— Да я уж и не помню, — зевнул Карача. «Много».

— А потом она со мной лежала, — Кучум развязал пояс халата и почесался. «Нужник мой чистила, халаты стирала. Девка красивая, ртом хорошо работает».

— Задом тоже, — добавил Карача, и мужчины рассмеялись.

— Ну, ведите, — широкоплечий мужчина откинулся на кошму. «При вас ее на колени поставлю — русским всем там и место»