Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Федор Петрович Воронцов-Вельяминов заколотил рукояткой плети в мощные, высокие ворота городской усадьбы на Воздвиженке.

Оглянувшись на старшего сына, он усмехнулся: «Надо было тебя, Петька, сразу сюда отправить, а то, пока с Борисом Федоровичем говорили, нам бы уже и мыльню истопили, и обед собрали».

Ворота, наконец, открыли, и Петя, бросив поводья холопу, соскочив на землю, потянул носом: «А из поварни-то, батюшка, все равно вкусно пахнет, не

— Да я вас с утра ожидаю, — Лиза вышла на крыльцо и Марья, что сидела у нее на руках, завидев отца, сразу, капризно, сказала: «Ногами! Папе ногами!».

Федор, наклонившись, подхватил дочку, и, поцеловав каштановый затылок, одобрительно сказал: «А ты, Марья Федоровна, я смотрю, Великим Постом бойко ходить стала, а?».

— Бойко! — согласилась дочка, и, потянув отца за рыжую бороду, рассмеялась. Петя взял сестру за руку и спросил: «А Степа где!»

— Исует, — озабоченно ответила Марья. «Там!», — она показала наверх, на светелку.

— Ну как всегда, — рассмеялся Федор, и, взбежав на крыльцо, коротко поцеловав Лизу в губы, велел: «Так, сначала в мыльню, — готова же она?».

— Ну конечно, — удивилась Лиза. «Как гонец из-под Кром прискакал, так вас и ждем. Как там?».

— По-разному, — вздохнул муж. «Ты вот что, — я Романа Михайловича, — он тонко улыбнулся, — в Кремле видел, на обед к нам приедет, Ксения Борисовна с матерью на богомолье в Лавре, ну и сестра моя с дочкой, вместе с ними. Так что зять мой нынче вдовец соломенный, пусть хоть, домашней еды поест. Ну и поговорю я с ним, конечно, — Федор поднял бровь.

Лиза приняла дочь от Пети, и, оправив на ней бархатный, синий, в цвет глаз сарафан, застегнув крохотную соболью шубку, ответила: «Посмотрю, чтобы не мешал вам никто. Вы идите, — она кивнула на мыльню, — я Марью мамкам отдам, и принесу вам одежду чистую».

— Да мы бы и сами, — запротестовал, было, Петр, но Лиза, поднявшись на цыпочках, — двенадцатилетний сын уже был выше ее, — ответила: «Не каждый день-то вы дома бываете, Петенька, дай хоть поухаживаю за вами».

Она посмотрела вслед мужу и сыну, что шли через чистый двор к новой, срубленной прошлой осенью мыльне, и вздохнула: «Господи, и не скажешь ему, что не след мальчика-то на войне держать, Петя, хоть и большой, а все равно — ребенок еще».

Федор Годунов оторвал глаза от огромной карты, что была расстелена на столе, покрытом персидским ковром, и озабоченно спросил: «Как вам, Роман Михайлович?».

Сэр Роберт Пули усмехнулся про себя: «Ну, если в Стамбуле я свыкся с Рахманом-эфенди, то и тут уже пора». Он внимательно осмотрел карту и спросил: «Вы же хотели еще план Москвы сделать, ваше высочество?».

— Помните, — красивое, еще совсем, детское лицо царевича расплылось в улыбке. «Хороший у него английский стал, — подумал сэр Роберт, — с акцентом, но хороший. Все же умен царь Борис, умен и дальновиден, ничего не скажешь. Сейчас раздавим этого самозванца, и все будет хорошо. Что там Теодор говорил — мой старый знакомец так и бродит где-то на юге, народ на бунт подбивает? И с ним тоже расправимся».

— Ну конечно, помню, ваше высочество, — мягко ответил сэр Роберт, и, взглянув на весеннее, зеленоватое, вечернее небо за окном, на стаи птиц, что метались вокруг золотых куполов кремлевских церквей, подумал: «Скорей бы Мэри из этой лавры вернулась, а то домой даже идти не хочется — так тоскливо».

— Вот он, — царевич потянулся за свернутым в трубку чертежом, что лежал на столе.

— Ну, давайте посмотрим, — одобрительно сказал сэр Роберт, — не зря же мы с вами всю Москву для этого плана изъездили.

Выйдя потом на кремлевское крыльцо, он нашел глазами своего невидного, но резвого жеребца. «Хороши кони у Теодора, — подумал сэр Роберт, вскакивая в седло. «Все же молодец он, — как вотчины ему вернули, сразу лошадьми занялся, мне же говорили, что лучше его деда знатока на Москве не было». Он потрепал гнедого по холке, и, выехав на шумную, заставленную торговыми рядами Красную площадь, как всегда, полюбовался Троицкой церковью.

— Вот тут Теодор со своим учителем и встретился в первый раз, — вспомнил сэр Роберт, выезжая на широкую Воздвиженку.

— Жалко, конечно, что умер уже этот Федор Конь, великий все же был архитектор, один Белый Город чего стоит. И Теодор тоже, — вместо того, чтобы строить, — воюет. Мог бы сидеть в своей Италии, никто его обратно на Москву не гнал. Ну да человек он такой, конечно, а впрочем — любой из нас, то же самое бы сделал, — сэр Роберт постучал, и, подождав, пока перед ним отворят ворота усадьбы, — въехал во двор.

День был постный, поэтому после бочонка икры, ухи и пирогов с визигой принесли чиненых гречневой кашей лещей.

— По-простому, — одобрительно заметил сэр Роберт, разливая водку. «В Кремле все больше, десять перемен, пока встанешь из-за стола, и день пройдет. А готовят у вас все равно лучше».

— Холопы-то со времен матушки кое-какие остались, — Федор потянулся и выпил сразу полстакана водки, — а она, хоть женщина и мягкая была, по щекам никого не хлестала, а все равно — у нее не забалуешь. Ну и я такой же — конечно, вначале батогов пришлось кое-кому отведать, зато теперь — все знают, кто тут хозяин».

— Марья, я смотрю, уж и говорит хорошо, на Пасху ей год был? — спросил сэр Роберт.

— Да я сам удивился, — улыбнулся Федор, — как я после Добрыничей домой приезжал, в феврале еще, — только лепетала, а сейчас, — уж и не угонишься за ней.

— Надо было вам после Добрыничей добить этого мерзавца, — мрачно сказал сэр Роберт, — сделали бы тогда это, сейчас бы не пришлось людей терять. Тех, что Семен Годунов с ядом в Путивль, к нему в ставку отправил, — арестовали.

Федор со вкусом выматерился и добавил: «Надо было бы нам не под Кромами сейчас сидеть, а в Путивль идти, ну да впрочем, как ты знаешь, войском не я командую, а князь Мстиславский, — он не закончил и махнул рукой.