Вельяминовы. Время бури. Книга первая
Шрифт:
Они с Виллемом, забежав на кухню, уносили печенье от повара, или домашний леденец. Давид считал, что кухня, с плитами и духовками, опасна для детей. Муж аккуратно определял количество сахара, позволенное малышам, на неделю. Собаку из спален изгнали, но Гамен, все равно, ложился у двери комнаты Маргариты. Он не расставался с малышкой. Элиза, поднимаясь ночью, впускала пса. Давид вставал поздно, к тому времени дети давно просыпались.
Элиза, сначала, немного боялась ответственности за мальчиков. Мать сказала:
– Ты Эстер не заменишь, но и не надо. Они тебя тетей Элизой называют, пусть и дальше так делают. Они хорошие ребята, славные. Не след… – мать повела рукой, – не след их втягивать во взрослую жизнь. Пусть радуются детству… – Иосиф и Шмуэль всегда здоровались, и благодарили. Мальчики убирали игрушки, и даже накрывали на стол:
– Нас мама научила, – гордо сказал один из близнецов, – мама работает, мы должны ей помогать… – мальчишек, конечно, все путали:
– Только Эстер их различает… – Элиза спускалась по увешанной семейными портретами, каменной лестнице, среди тусклого блеска старинного оружия, – однако они всегда признаются, кто Иосиф, а кто Шмуэль… – приоткрыв дверь, она удивилась: «Мама!».
Баронесса Тереза, в большом, холщовом фартуке, поверх простого платья, резала свежевыпеченный хлеб. На каменном полу стояла плетеная корзина для пикников. Мать подняла серо-голубые, в тонких морщинах глаза. Рыжеватые, сильно побитые сединой волосы прикрывал старомодный, утренний чепец:
– Кофе пришла варить? – мать, ласково улыбалась:
– Папе тоже отнеси чашку. Он поднялся. Ему надо в Лувен съездить, к иезуитам. К отцу Янссенсу. А мы в горы отправимся, с детьми… – мать делала бутерброды. Элиза взялась за медный кофейник: «В расписании нет пикника, мама. Давид…»
Баронесса махнула ножом:
– Давид работать будет, а мы малышей возьмем. Отец лимузин забирает. Месье Верне на одноколке нас отвезет. Я ему звонила вчера. Ребятишкам такое нравится… – месье Верне, старый шахтер, помнил времена, когда вагонетки таскали лошади. У него на маленькой ферме жило несколько пожилых першеронов.
– Давид обрадуется, – подытожила мать, – целый день вокруг тишина… – Элиза взяла банку с кофе и мельницу: «Папе не тяжело будет, одному за рулем? И зачем он в Лувен едет?»
– Не делай из отца старика… – баронесса, аккуратно, заворачивала бутерброды в провощенную бумагу, – провизию я ему дам, в дорогу. В термос кофе налью. По делам благотворительности едет… – мать складывала корзинку.
Христианам лгать запрещалось. Баронесса утешила себя:
– Это не ложь. Это, действительно, благотворительность.
Муж, ни в какой, Лувен не собирался. Позвонив из колледжа иезуитов, отец Янссенс сообщил, что все готово. Месье Эмиля, как доктора Гольдберга называли барон с баронессой, ждали в монастыре, в Виртоне, городке на границе Бельгии с Францией. Врач, в обличье кармелитского монаха, при положенных документах, ехал с паломниками в Рим, через Женеву, где и должен был остаться.
Поездом в Виртон отправляться было опасно. Барон с баронессой были уверены, что на станции, в Мон-Сен-Мартене, никто месье Эмиля не выдаст, но железная дорога кишела немецкими патрулями. Месье Гольдберга, с его фамилией, непременно бы арестовали:
– И внешность у него тоже… – баронесса скрыла вздох, – как у Маргариты. Мальчики на евреев не похожи, а она… – Гольдберг третий месяц сидел в подвале замка. Повара и лакеи все знали, однако барон и баронесса не волновались. Слуги, верующие католики, работали на семью несколько десятков лет. Виллем и Тереза решили ничего не говорить детям, как они называли дочь и зятя:
– Незачем, – барон, обняв жену, прикоснулся губами к седому виску, – у них другие заботы. Сами все сделаем, не надо никого вмешивать… – месье Эмиль собирался вести лимузин. Баронесса вспомнила тихий голос врача:
– Пусть месье барон отдохнет, ему обратно ехать надо. Хорошо… – Гольдберг помолчал, – хорошо, что мои родители не дожили до подобного… – сняв пенсне, он отвернулся. В подвалах не было электричества. У Гольдберга, в каморке, стояла керосиновая лампа: «Он три месяца солнечного света не видел… – поняла баронесса, – ничего, скоро безумие закончится».
– Вам тридцати не исполнилось, месье Эмиль… – бодро заметил муж, – мы вам кое-какое золото дадим, в дорогу. Обустроитесь в Женеве, начнете практиковать. Женитесь, в Швейцарии есть евреи… – он подмигнул Гольдбергу, – а, когда безумца вздернут на виселице… – неожиданно жестко продолжил барон, – вернетесь домой, то есть сюда. Место в больнице вас ждет… – дочь вышла из кухни с подносом. Баронесса перекрестилась:
– Все будет хорошо. Господи… – она замерла с бутербродом в руках, – вразуми людей, я прошу Тебя. Позаботься о несчастных. Дай нам силы помогать им, до конца… – поджав губы, она взялась за лимоны. Детям нравился домашний лимонад.
Барон встретил дочь в халате, но седые волосы были тщательно причесаны. Пахло от отца знакомо, привычной, туалетной водой. Элиза поставила чашку на стол:
– Осторожней веди машину, папа. Останавливайся, если… – отец усмехнулся:
– Здесь всего сто миль, до Лувена. Я вечером вернусь… – дочь обняла его. Виллем, поцеловал теплую, белую щеку: «Спасибо, милая».
Муж курил в постели, углубившись в черновик монографии. Он, не глядя, протянул руку за чашкой. Элиза присела на кровать:
– Папа в Лувен едет, к иезуитам, а мама хочет пикник устроить, только его в расписании нет… – Давид, рассеянно, ответил:
– Ничего страшного. Погода хорошая, детям полезно побыть на солнце. Сделай мне омлет с сыром, тосты, и принеси мед, а не джем. Твоя мать кладет слишком много сахара. В меде больше полезных элементов… – Элиза, послушно, поднялась. Давид, откинувшись на спинку кровати, попивал кофе:
– Очень хорошо. Тишина, покой. Рукопись почти готова… – он напомнил себе, что надо спуститься в подвалы, за вином. У де ла Марков был отличный погреб. Обычно тесть это делал сам, но Давид хмыкнул: