Вельяминовы. Время бури. Книга первая
Шрифт:
Все началось во время перелета из Читы. Лиза, больше всего, боялась, что спутники могут о чем-то догадаться. Разорвав казенное, валфельное полотенце, в громыхающем, холодном туалете транспортного самолета, Лиза, кое-как привела себя в порядок. Добравшись до госпиталя, она ждала, пока освободится врач, женщина. С мужчиной Лиза о таком говорить не могла. Вернувшись на летное поле, Лиза чуть не расплакалась. Самолет в Тамцаг-Булак поднялся в воздух.
– И грузовики ходят… – услышала она. Лиза встрепенулась: «Грузовики?»
– Монгольской Кооперации, – терпеливо повторил лейтенант:
– Пройдите к складу, машины оттуда отправляются. Восемь часов по степи и вы на месте. Найдете кого-нибудь, кто по-русски говорит… – взглянув на Лизу, офицер, внезапно, улыбнулся:
– Видели вы картину новую, «Трактористы?». Нам привозили, той неделей… – лейтенант засвистел: «И летели наземь самураи, под напором стали и огня…».
– Полетели, – весело добавил он: «Если не найдете грузовика, возвращайтесь. Поищем вам койку, в госпитале…»
– Видела, – Лиза кивнула: «Еще в Чите. Отличный фильм».
На крыльце было жарко, остро пахло летней степью. По дороге сновали окрашенные в камуфляж эмки и военные грузовики. Лиза достала маленький блокнот и химический карандаш. Перечеркнув сегодняшнее число на календаре. Лиза полистала страницы. Девушка нашла прошлогоднюю вырезку из «Красной Звезды». «За мужество и героизм, в боях на озере Хасан, наградить майора Воронова, Степана Семеновича, орденом Красного Знамени».
Лиза тогда написала ему, пользуясь адресом с единственной открытки, пришедшей в Читу. Она поздравляла майора Воронова с орденом, желая ему дальнейшей, славной службы, в рядах сталинских соколов. Его открытку, пришедшую на годовщину Октябрьской Революции, Лиза тоже хранила. Письмо вернулось с аэродрома в Укурее со штампом: «Адресат выбыл».
Лиза, в сердцах, захлопнула блокнот:
– Оставь. Все детское. Он твою фотокарточку давно потерял. Даже если он воюет на Халхин-Голе… – она зарделась, – вы товарищи. Вы летчики, служите в одной армии, и ничего другого не случится. Он взрослый человек, ему двадцать семь. Женился, наверное… – Лиза шла к единственному в городе магазину кооперации
Сводки с Халхин-Гола приходили немногословные. После июньской победы над японцами в воздухе, после наступления самураев, в начале июля, войска, с обеих сторон, перешли в оборону. Готовилось контрнаступление. Лиза встряхнула головой: «Соберись».
Она, все равно, видела лазоревые глаза, слышала мягкий голос:
– Я сохраню вашу карточку, товарищ Князева… – в чайной, как и везде в Монголии, принимали советские рубли. Лиза взяла пиалу с дымящимся чаем. Невозможно было подумать о горячем в такую жару, однако, она, с удивлением поняла, что стало легче. На блюдцах лежали раскрашенные в ядовитые, яркие цвета, печенья. Лиза попросила несколько. Она разгрызла сладкое тесто: «Вкусное».
Девушка вспомнила, как в Москве, на улице Горького, ела мороженое, вспомнила бронзовые косы Марты Янсон. Марта написала ей в начале тридцать седьмого года. Читая ровные строки, Лиза видела черный шрифт в «Правде». «Товарища Янсона, Теодора Яновича, за мужество и героизм, проявленные при исполнении задания партии и правительства, представить к званию Героя Советского Союза, посмертно». Просматривая газету, Лиза подумала, что это однофамилец Марты.
Подруга написала, что ее отец, летчик, погиб в Испании. Мать Марты направляли в длительную командировку, девочка уезжала с ней:
– К сожалению, с нами будет не связаться, но, пожалуйста, помни, что ты мой друг, Лиза, и так останется всегда. Я очень надеюсь, что мы, когда-нибудь, встретимся… – Лиза вздохнула, сидя над письмом с московским штемпелем: «Я тоже».
С тех пор от Марты ничего слышно не было.
Лиза оглянулась. Кроме нее, в чайной, не оказалось ни одной женщины. За столами распивали чай монголы, в халатах и сапогах. У прилавка какой-то офицер рассчитывался за пирожки с мясом. Лиза знала, что они называются хушурами. В детском доме жили девочки, бурятки:
– У них с монголами языки похожи… – подождав, пока офицер уйдет, Лиза, робко, спросила у молодого продавца, в халате и холщовом переднике:
– Может быть, вы знаете… Мне сказали, что в Тамцаг-Булак отправляются грузовики… – парень улыбнулся. По-русски он говорил довольно бойко, но с акцентом:
– Сегодня один идет… – он позвал: «Ганбаатар!».
Мужчина лет сорока, в потрепанном, темно-синем халате, в кирзовых сапогах, посмотрел в сторону Лизы. Загорелое, хмурое лицо, пересекал старый шрам на щеке. Темные, немного раскосые глаза остановились на ее лице. Продавец и водитель заговорили на монгольском языке. Мужчина поднялся, взяв ее вещевой мешок:
– Через полчаса выезжаем, – сказал он, по-русски:
– Можете меня звать Григорий Иванович. Я бурят, из местных… – он ушел, Лиза посмотрела на пачки папирос: «Борцы». Других здесь не продавали.
– Он курит, наверное… – Лиза сама не курила, но купила две пачки. Она достала флягу. Монгол, налил ей крепкого чая с маслом, и солью:
– Привал сделаете, поедите… – в кооперации гоняли старые грузовики ЗИС-5. Лиза вышла на утоптанную площадь перед магазинным бараком. Григорий Иванович сидел за рулем, распахнув дверцу машины:
– Здесь везде степь… – поняла Лиза, – а как… Ничего, устроюсь… – вещевой мешок лежал на сиденье. Ловко забравшись в кабину, Лиза протянула шоферу папиросы: «Вы, наверное, курите…»
– Курю… – согласился Григорий Иванович. Он засунул пачки за козырек кабины: «Спасибо». Выбравшись на восточную дорогу, машина пошла навстречу потоку беженцев. Григорий Иванович чиркнул спичкой: «А вы откуда?».
Лиза поняла, что он говорит по-русски без акцента.
– Из Читы, – в полуоткрытое окно бил горячий ветер. На пустынной равнине, по правую руку переливался Керулен:
– А родилась в Зерентуе… Это…
– Я знаю, где это, – прервал ее Григорий Иванович, нажав на газ. ЗИС исчез в бесконечной, голой степи.
Григорий Николаевич Старцев вел машину, думая о Марфе Князевой.
Девочку, сидевшую рядом, он видел в первый и последний раз, семнадцать лет назад, двухмесячной малышкой, в колыбели бедного дома, на окраине Зерентуя.
Григорий Николаевич родился в год смерти деда, в начале века, в родовом имении, на острове Путятин, в гавани Владивостока. Он рос в белокаменном особняке, с конюшнями и теннисным кортом. У торгового дома «Наследники Старцева» имелись собственные теплоходы, фарфоровый завод, конная фабрика, где разводили племенных лошадей. Во Владивостоке его отец и дядья устраивали приемы, в четырехэтажном дворце, на главной улице города, Светланской. Он помнил поездки в Китай и Японию, вояж в Сан-Франциско, перед войной.