Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Если… когда он вернется, он подаст в отставку. Я больше не так не могу… – сморгнув слезу, она пропустила детей в коридор.
Впалые щеки доктора Судакова покрывала неухоженная, в сильной проседи борода.
В палате пахло соснами и ванилью, от куска посыпанного сахарной пудрой, яблочного пирога. Окно раскрыли в ясный закат, с койки доносилось мерное сопение. Для Фриды и Моше из детского крыла принесли матрацы, но мальчик предпочитал спать на одной койке с отцом.
Фрида и сама нередко устраивалась под теплым, знакомым боком, прижимаясь щекой
Фрида, с учебником, уселась на широком подоконнике:
– Моше любит технику, – подумала она, – только он еще не решил, станет ли летчиком или инженером. Хотя можно заниматься и тем, и другим. Джеки собирается быть врачом, как… – Фрида сглотнула. Она запрещала себе думать о покойной матери, иначе слезы скапливались в глазах, клокотали в горле, подступая ко рту:
– Нельзя плакать, – напоминала себе девочка, – надо быть сильной, для папы и братьев. Но, может быть, Иосифа тоже больше нет… – дядя Меир и Адель с Генриком убеждали ее, что Иосифа, непременно, найдут. Перед отъездом в Иерусалим, Адель, ласково, сказала:
– Посмотри на меня, милая. Я год провела в плену… – в глазах цвета корицы промелькнул холодный огонек, – но я бежала, и добралась до Израиля. Даже если Иосиф попал в руки арабов, он вырвется на свободу. В конце концов, – добавила Адель, – тетя Марта здесь, а на нее всегда можно положиться… – дядя Джон тоже приехал в Израиль, но о нем Адель не упомянула:
– Хоть бы они остались в кибуце, – вздохнула Фрида, – но у них дела, в Иерусалиме… – делами были похороны матери, но Фрида не хотела размышлять о предстоящей церемонии, на военном кладбище, занимающем часть горы Герцля:
– Теперь прибавится еще одна могила, – ветер шелестел страницами учебника, – когда Иерусалим станет единым, мы сможем навестить захоронения… – в этом году Фрида начала учить историю:
– Еврейский народ, единственное законное население Израиля, – читала она, – арабы в древние времена захватили нашу землю, отправив нас в изгнание… – Фрида пробормотала:
– В изгнание нас отправили сначала вавилоняне, а потом римляне, – хмыкнула девочка, – когда в стране появились арабы, евреи давно сидели в галуте… – она знала, что отец выступает за поддержание мира с арабским населением:
– Но сейчас, с войной, о таком и говорить невозможно, – поняла девочка, – в газетах пишут, что надо разорить все арабские деревни, даже на территории Израиля…
Между страницами книжки она заложила принесенный Джеки цветок. Подружка появилась под окном после ужина, с тетрадкой, карандашом и порцией яблочного пирога:
– От бабушки Симоны, – шепнула Джеки, – она сказала, что Моше, наверное, забрал твой кусок… – Фрида слабо улыбнулась: «Он растет». Джеки рассердилась:
– Ты тоже. Съешь, и давай напишем письмо Тикве… – Фриде стало стыдно:
– Тиква тоже потеряла мать, а я о ней даже не подумала. Джеки молодец, она сообразительная… – девочка унесла тетрадку, пообещав завтра отдать конверт в канцелярию кибуца:
– Тиква теперь круглая сирота… – Фрида положила рыжую голову на костлявые коленки, – я помню, она плакала, когда убили дядю Итамара. Его застрелили арабы… – Фрида испугалась:
– А если с папой что-то случится? Но ведь он теперь не служит в армии. Он говорит, что Израиль должен жить в мире. Но и в мирное время можно погибнуть, как тетя Цила…
Над соснами кибуца появились первые звезды. Сзади раздался шорох, Фрида обернулась. Стараясь не разбудить Моше, отец присел в постели:
– Принеси мне чаю, милая… – дочь захлопотала у стальной урны. Авраам смотрел на изящную, высокую для своих лет девочку:
– Она похожа на нее… Циону, но еще больше на Максимилиана. Она ничего, никогда не узнает, я обещаю… – налив чашку, передав ее отцу, девочка взобралась на стул. По белым щекам, по высокому лбу рассыпались мелкие веснушки. Фрида покачала ногой, в растоптанной туфле:
– У меня еще есть пирог, папа, – сообщила она, – Моше съел три порции, а ты даже не попробовал. Он очень вкусный, тебе надо хорошо питаться… – горячий чай обжег заживающие губы Авраама:
– Что она мамзер, она тоже не знает. Девочка потеряла мать, я не могу с ней о таком говорить… – перехватив пустую чашку, Фрида ловко сунула ему тарелку:
– Ешь, пожалуйста… – Авраам неслышно вздохнул:
– Потом я ей все скажу, когда она подрастет… – он улыбнулся дочери: «Поем, но только вместе с тобой».
Иерусалим
Старческие руки разгладили аккуратно сложенный лист бумаги.
Из-за открытой двери в маленький кабинет рава Левина доносилось гудение детских голосов. В главном зале ешивы занимались юноши. Малыши, подопечные раввина, начинающие учить алфавит, обосновались в боковом классе, с развешанными по стенам плакатами:
– Алеф, бейс, гимел, далет… – Генрик слушал знакомый напев. По дороге из Польши на юг Циона учила детей отряда ивриту:
– Некоторые подростки, до войны, ходили в еврейские школы, однако они все позабыли, а я вообще не начинал учиться… – в гетто работали классы, но Тупица отправился в Аушвиц, не дотянув и до пяти лет. Он не хотел вспоминать змею:
– Она предательница, русская шпионка. Не удивлюсь, если пан Конрад тоже погиб из-за нее… – Генрик не мог простить змее смерти отца:
– Наверняка, она сошлась с папой по заданию СССР. Никакой любви у нее не было, и быть не могло. Такие, как она, не умеют любить… – Генрик не хотел обсуждать змею даже с дядей Меиром, но ему казалось, что Циона получила задание завербовать отца:
– Папа известный музыкант, после войны его ждали гастроли в Европе и Америке. СССР был заинтересован в таком агенте. Может быть, папа ее раскрыл, Циона попросила русских от него избавиться… – вспоминая смерть отца, в госпитале Шаарей Цедек, неподалеку, Генрик едва сдерживал слезы: