Вельяминовы. За горизонт. Книга 2
Шрифт:
Под потолком сухановской камеры горела забранная в проволоку лампочка. Он лежал на нижней койке двуярусной кровати, закинув перебинтованные руки за голову. Искалеченные пальцы тупо, привычно ныли:
– Все, увиденное мной тогда, сбылось, – понял Джон, – только Волка мне не показали. Должно быть, потому, что он спасся… – герцог был в этом больше, чем уверен:
– Спасся, нашел Марию, вывез ее из СССР. Если бы Лубянка его арестовала, или если бы он погиб, они бы не преминули устроить нам очную ставку, или предъявить мне труп… – он чувствовал себя виноватым перед
– Русские сожгут его тело, – вздохнул Джон, – но мне надо было что-то им дать, а Меир мертв. Это их заняло на какое-то время… – он листал «Риторику»:
– Если меня ждут очередные пытки, надо найти что-нибудь длинное, о чем я мог бы долго рассказывать. Например, патагонскую операцию… – сведения о судьбе Янтарной Комнаты, впрочем, хранились в одном из неосвещенных уголков. Джон не хотел подвергать опасности кузена Мишеля:
– Иначе русские от него не отстанут, а у него семья… – о детях он думал тоже перед сном, после неплохого, но скудного ужина. Кормили в Суханово, как в дорогом отеле:
– Здесь мало заключенных, – Джон зевнул, – еду готовят на офицерской кухне. Только порции крохотные, словно нас держат на диете… – он ощупал похудевшие, выступающие под тюремной курткой ключицы:
– Голодом они меня не заморят, пока что. И у меня есть, чем жевать. Мне еще не все зубы вырвали, то есть выбили… – для усиленных допросов Кепка, как понял Джон, пользовался услугами молодых офицеров:
– Не хочет руки пачкать, а юнцам, видимо, нужна тренировка… – били его аккуратно, после каждого допроса в комнате появлялся тюремный врач:
– Они пока не хотят меня убивать, – понял Джон, – электричество с наркотиками они пускают в ход с осторожностью. На миссис Анне тоже использовали такую технику, на допросах в сорок первом году. Ее спрашивали, где Марта, однако она ничего не сказала… – в ушах зазвучал знакомый, прохладный голос:
– Я тогда была готова умереть… – миссис Анна помешала пыхтящую овсянку на плите, – ты понимаешь, что ни один родитель не поставит под угрозу жизнь своего ребенка. Ты теперь отец… – она потрепала Джона по плечу, – тебе никакие допросы не страшны. Никто не заставит тебя рискнуть Маленьким Джоном… – босые ножки застучали по лестнице, на кухню всунулась растрепанная голова ребенка:
– Доброе утро, папочка, я кушать хочу… – фигура миссис Анны расплывалась в тумане, голос затихал. Свет погас, Джон повернул ключ в двери:
– Ее нет, ее никогда не было. Мне все почудилось, как с галлюцинациями… – припадки безумия, после лекарств, у него выходили отменно:
– Кепка все записывает, – подумал Джон, – но он тоже не лыком шит, его на мякине не проведешь… – чтобы занять голову, он вспоминал русские выражения, – я по его глазам вижу, что он сомневается в моих разговорах, то есть сумасшедшем бреду… – Джон не знал, для чего он тянет время:
– Волка, или кого-то еще здесь ждать не стоит, – вздохнул он, – понятно, что мы попались в ловушку, понятно, что Валленберг жив. Это была его рука, однако русские, наверняка, заставили его сочинить письмо, угрожая смертью. Надо прекращать, так сказать, встречи с Кепкой…. – Джон не был уверен, насколько еще его хватит:
– И я не знаю, какая очередная дрянь имеется в их арсенале… – он бросил взгляд на трубу над парашей, в углу, – в пять утра у охранников пересменка. Я не имею права выдавать сведения о Марте, о миссис Анне, обо всем остальном… – Джон вычислил время пересменки по еженощным звукам в гулком коридоре. Зарешеченное окошечко двери оставалось открытым, но боец покидал свой пост:
– Даже если в камере есть камеры… – он усмехнулся, – пока они сообразят, что к чему, я все успею закончить. Жалко детей… – сердце трепыхнулось болью, – но Марта и Волк, вкупе с короной, о них позаботятся… – у него оставалось минут десять. Герцог пошарил под собой:
– Разорвать простыню, связать тряпки, закинуть петлю на трубу… – ему пришла в голову старая песенка:
– Последний негритенок поглядел устало. Он пошел, повесился, и никого не стало… – улетая с островов, он напомнил Марте о письме, оставленном им для сына:
– Мальчик все поймет, – успокоил себя Джон, – я объясняю, что иногда самоубийство единственно правильный выход. Он почти взрослый, но ведь теперь он и Полина останутся круглыми сиротами. Ладно, хватит эмоций, думай о деле…
Он не успел встать с койки. Дверь неожиданно загремела, до него донеслись деловитые голоса охранников:
– Лицом к стене, руки за голову, ноги раздвинуть… – Джон хмыкнул:
– Я жалел, что мне не с кем поговорить. В бирманском лагере я был рядом с ребятами. Кепка решил обеспечить мне собеседника. Посмотрим, что за подсадную утку сюда привели… – в камеру втолкнули высокого, худого, бритого наголо парня. Под глазами темнели свежие синяки, на каменный пол, вслед за ним, швырнули чахлый узелок. На небритой щеке юноши выделялся свежий шрам:
– Горский, только светловолосый, – замер Джон, – кажется, Марта была права. Не зря русские гонялись за миссис Лизой. Ее встреча, в Мурманске с Мэтью не прошла бесследно… – серые глаза парня испуганно взглянули на него, Джон приободрился:
– Мне еще рано умирать. Интересно, что за чушь он будет лепить. Ясно, что он здесь не просто так… – соскочив на пол, Джон подмигнул мальчику:
– Твоя койка верхняя. Добро пожаловать, – он протянул руку, – надеюсь, мы станем друзьями.
Медленно вертелись катушки изготовленного в закрытом конструкторском бюро магнитофона. Хрустальная пепельница придавливала сложенную «Вечерку», с фотографиями международной весенней ярмарки в Лейпциге:
– Павильон Советского Союза… – на подиуме выстроились блестящие черным лаком лимузины, – посетители ярмарки у автомобилей… – в подвале, под снимком теснимой полицией толпы, сообщалось о забастовках на заводах США:
– Разгон пикета в Питтсбурге. Демонстрантов сбивают с ног дубинками, используют слезоточивый газ… – Науму Исааковичу не хотелось думать о дубинках, газе, или слезливом голосе Скорпиона в наушниках. Фальшивый зэка Князев пересказывал сокамернику отлично известную Эйтингону легенду, сочиненную на Лубянке.