Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Ладно, поездка всего на неделю. Покажу его на конференции и полетим домой… – она выступала с докладом на основе своей будущей статьи о лечении синдрома лобных долей мозга. 880, не получавший никаких лекарственных препаратов, был отличным примером возникновения и развития заболевания. Местных медиков, впрочем, не стоило расхолаживать:
– Но и спорить у меня времени нет, – Светлана Алишеровна поджала губы, – меня ждет Сергей Петрович, с подопечным музыкантом… – в расчете на контрамарку от маэстро, она привезла в Новосибирск парадное платье. На острове
– На вечеринках мы не наряжаемся, это выглядело бы смешно… – она оценила свой маникюр, – а в отпуске Давид настаивает на спорте и туризме… – Светлана Алишеровна считала долгом жены разделять интересы мужа:
– Две контрамарки, – решила она, – на концерт и в оперу. Когда я еще послушаю оперу не на пластинках и не по радио? Маэстро устроит нам отличные кресла в ложе… – доктор кивнула:
– Хорошо. Но сообщайте мне о любых изменениях в его поведении, я немедленно приеду… – она передала главному врачу картонный квадратик:
– Мы живем в загородной гостинице, – со значением сказала девушка, – этот пациент очень ценен. За ним надо внимательно следить… – санитара, принесшего новому обитателю палаты обед, тоже проинструктировали в правилах безопасности:
– Ерунда какая, – решил крепкий мужчина, – он даже с пола не встает, куда он убежит… – больной боялся выходить из санитарной машины. Забившись в темный угол, он мычал и раскачивался, махая руками:
– Его пришлось на носилки укладывать… – санитар поставил на пол миску каши, – он словно ребенок… – санитар тронул больного за плечо:
– Обед… – громко сказал он, – каша с маслом и хлеб. Давай, ешь… – пациент, сгорбившись, закрыл лицо ладонями:
– Ешь… – санитар поводил перед ним миской, – каша вкусная, ячневая сечка… – немного искривленные пальцы окунулись в кашу. Санитар заметил старые шрамы на месте ногтей, более свежие отметины на наголо бритой голове, с немного отросшим, седым ежиком:
– Его оперировали, – понял он, – вообще ему на вид лет пятьдесят. Наверное, он бывший зэка, потерявший разум, не дождавшийся реабилитации… – больной, чавкая, размазывал кашу по лицу. Из рта потекла струйка слюны. Санитар принюхался:
– Заберу миску и принесу шланг. Он под себя ходит, словно младенец. Несчастное существо, собаки и те умнее… – облизав испачканные кашей пальцы, больной, стоя на четвереньках, опустил лицо в миску:
– Точно, как собака… – санитар взглянул на валяющуюся рядом с пациентом ложку:
– Инструкция запрещает оставлять больных без присмотра, но он и не понимает, что такое ложка… – санитару хотелось покурить:
– Я вернусь через пять минут, ничего страшного не случится… – больной шумно хлебал кашу. Санитар неслышно закрыл за собой дверь палаты.
Как обычно, он старался не поднимать головы.
Сейчас он мычал особенно громко, скрывая шаркающий звук затачиваемого металла. В детстве он спросил у покойного отца, правдивы ли истории графа Монте-Кристо и Железной Маски. Герцог усмехнулся:
– Точно мы ничего не знаем. Однако твой дед, сбежав из бурского плена, полз по саванне, движимый желанием выжить, вернуться домой… – Джон взглянул в прозрачные глаза отца:
– Но ведь дедушка не вернулся. Он все равно погиб в Южной Африке… – герцог пыхнул дешевой папиросой:
– Не вернулся. Иногда и такое случается. Джентльмен… – он повел рукой, – должен быть готов к любым обстоятельствам, милый. Помни… – отец потрепал шестилетнего Джона по голове, – только насилие над слабыми мира сего может унизить джентльмена. Насилие и ложь… – кусок алюминия, наспех отломанный от черенка ложки, шкрябал по привинченной к полу металлической ножке кровати:
– Я лгал… – не забывая мычать, он кусал покрытые шрамами губы, – лгал детям, лгал Ционе, принуждал ее жить со мной. Я лгал Адели, лгал самому себе… – герцог тяжело вздохнул:
– Если я вырвусь отсюда, больше никогда такого не случится. Я должен, обязан выжить. Ради Маленького Джона и Полины, ради того, чтобы рассказать правду…
Разум к нему вернулся после неизвестной Джону операции. Ощупывая наголо бритый череп, он нашел шрамы. Он понятия не имел, что с ним делал предатель, как думал Джон о профессоре Кардозо:
– Он, скорее всего, подвизался в лагерном госпитале Аушвица. Поэтому близнецы и замолчали, увидев его. Советские войска его спасли, он ушел от ответственности, а мы с Мартой думали, что Эстер его застрелила… – профессор Кардозо пока оставался недосягаемым, но после операции, Джон, странным образом, стал яснее, как он выражался, видеть вещи. Он не знал, что случилось с лишившей его глаза Ционой:
– Зато я знаю, что в Будапеште она встретилась с фон Рабе. Циона родила от него сына, здесь, в СССР. Фон Рабе теперь зовут Ритбергом фон Теттау, как мы и предполагали… – Джон невесело усмехнулся, – а ребенка похитила некая Генкина, воровка. Похитила и пропала без вести с младенцем Ционы… – больше ничего, как он ни старался, он не вспомнил:
– То есть нет, – поправил он себя, – у Полины есть старшая сестра… – он не винил покойную Эстер и Авраама Судакова:
– Циона была девчонкой, почти подростком. Забирая Фриду, они хотели поступить в интересах Ционы… – Фрида пока оставалась единственным путем к так называемому господину Ритбергу фон Теттау. Кроме этой заточки, Джон спрятал в укромном уголке тела еще одну, из осколка миски, сделанную на юге:
– На острове Возрождения, – поправил он себя, – я все слышал и все знаю. Русские держат в тех краях экспериментальный институт, под началом вши, как его называл покойный Меир. В Новосибирск, меня привезла его новая жена. Она собирается демонстрировать меня коллегам, как пример синдрома лобных долей мозга… – Джон не намеревался возвращаться в психиатрическую лечебницу на острове Возрождения:
– Я не оставлю детей сиротами, – он методично водил куском алюминия по металлу, – я не сгину в безымянной могиле среди песков… – он подумал, что русские могли действительно расстрелять Циону: