Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Лоскут кожи, ремешок и все готово… – Саша улыбнулся:
– Вы хорошо шьете, товарищ Левина. Затруднений с приданым для ребенка не ожидается. Мы снабдим вас необходимым, вы займете руки во время беременности… – прикусив губу, Надя ощутила во рту соленый привкус крови:
– Не будет никакой беременности и никакого ребенка… – незаметно для товарища Матвеева, она раздула ноздри: «Не будет».
Часть четырнадцатая
Москва, октябрь 1961
Из недр грязноватого
– Два с ливером, два с капустой… – певучим московским говором сказала она, – с вас двадцать четыре копейки, девушка… – в ладонь женщины лег яркий рубль:
– Хрущевский фантик… – она невольно улыбнулась, – я деньги поменяла, сколько моих денег, но вот другие… – ходили слухи, что директор вокзального ресторана даже лег в клинику нервных расстройств, не справившись с горечью утраты почти всех сбережений:
– У него трехэтажная дача в Кратово и новая «Волга», – хмыкнула продавщица, – он сидел на полной кубышке, но не хотел светиться перед властями миллионами… – она окинула покупательницу долгим взглядом:
– У нее больше рублевки в кармане никогда не водилось, – со знанием дела решила женщина, – наверное, она из Лавры приехала. Такая молодая, а богомолка… – электричка из Загорска пришла на Ярославский вокзал десять минут назад. Девушка, с брезентовым рюкзаком за плечами, носила драповое пальто и растоптанные сапоги. Голову она замотала дешевым платком. Одинокий белокурый локон падал на точеную, темную бровь. Она блеснула голубым глазом:
– Спасибо, гражданочка… – девушка немного окала:
– Или она из Ярославля, – покупательница ссыпала сдачу в дерматиновый кошелек, – вроде недавно и оттуда был поезд… – продавщице, стоявшей на бойком месте у входа в вокзал, было недосуг следить за расписанием:
– За деньгами бы уследить… – она подышала на пальцы в обрезанных шерстяных перчатках, – на вокзале всегда всякая шваль отирается… – проводив девушку глазами, она услышала развязный голос:
– Два с мясом, только заверните в бумагу… – рыжеватый парень, в прохладной не по сезону замшевой куртке, держал букет пышных астр:
– Пижон какой, – подумала женщина, – на свидание идет, решил пофорсить перед барышней. Но пирожки он все равно покупает, пусть и не при ней… – она сунула пирожки в ленту:
– Бумаги нет, – отозвалась продавщица, – ничего, не обляпаешься… – что-то буркнув, парень направился вразвалочку к обитой дерматином скамье рядом с газетным киоском. Передовица «Правды» на прилавке сообщала об открытии XXII съезда партии:
– Небывалым, героическим подъемом промышленности и сельского хозяйства встретил Советский Союз знаменательную дату… – женщина за лотком широко зевнула, – в съезде участвует почти пять тысяч делегатов, представителей рабочего класса, советского крестьянства и трудовой интеллигенции… – за стеклом ларька красовалась новая «Роман-Газета» с фотографией вальяжного мужчины: «Василий Королёв. Партизанские были». На обложке красная кавалерия сминала строй белых, под копытами коней валялись изуродованные пулеметы.
Бросив скептический взгляд на киоск, давешний юноша вытянул из кармана пестрый томик в бумажной обложке. Продавщица решила:
– Пижон, он и есть пижон. Делает вид, что читает на иностранном языке… – кусая сразу от двух пирожков, юноша зашелестел страницами. Продавщица обвела глазами высокий, зал:
– Богомолка тоже здесь, – поняла она, – она, кажется, приехала в Москву с отцом… – невысокий, крепко сбитый мужичок лет пятидесяти, носил черную повязку, закрывающую утерянный глаз. На непокрытой голове серебрился короткий ежик:
– Инвалид войны, – женщина отвела взгляд, – неудобно его разглядывать…
Инвалид тоже щеголял в самых обтрепанных вещах, сером ватнике и подшитых валенках. Они с девушкой расстелили салфетку на скамейке. Из рюкзака богомолки появились вареные вкрутую яйца, черный хлеб и заветренные коржики:
– Фляга у нее тоже при себе, – прищурилась продавщица, – аккуратная девушка… – мужик неожиданно изящно очистил яйцо:
– У него повадки другие, – поняла женщина, – наверное, он из реабилитированных. По лицу видно, что он не простой человек…
Несмотря на полуседую щетину, покрывавшую впалые щеки, лицо незнакомца казалось отдохнувшим. Выкинув куски ленты в урну, парень замотал вокруг шеи дорогой, мягкий шарф. На улице сеял мокрый снег вперемешку с дождем. На следующей неделе, к годовщине революции, ожидались первые заморозки. Проводив глазами выскочившего на улицу пижона, продавщица увидела, что девушка грызет коржик. Прибрав салфетку, инвалид вытащил пачку папирос:
– Здесь курить нельзя, дядя… – тихо сказала Маша. Герцог усмехнулся:
– Я умею читать… – он почти весело фыркнул, – как говорится, не учи ученого… – сверившись с вокзальными часами, он велел:
– По коням. Хорошо, что ветка прямая, меньше проболтаемся в метро… – Маша удивилась:
– Вы хотели поехать в Марьину Рощу, нам надо сесть на троллейбус… – герцог нахлобучил на голову поношенную кепку, прикрывающую уши:
– Сначала нам надо в парк Сокольники… – быстро собрав остатки провизии, он вскинул на плечо рюкзак:
– Надеюсь, карта твоего отца верна и за пятнадцать лет никто его схроны, как говорили на войне, не тронул…
Покинув вокзал, инвалид и девушка пошли к неоновой букве «М», переливающейся над входом в метро.
Сложнее всего оказалась отыскать подходящее место для свидания.
Сунув астры под расстегнутую куртку, Павел нащупал в кармане связку ключей. Приводить Дануту, как звали девушку, на Патриаршие пруды, было невозможно:
– Надя еще на гастролях… – Павел сверился с табло Ленинградского вокзала, – но Аня здесь. Она может вернуться в квартиру в любой момент. И вообще, в подъезде вечно торчат милиционеры… – у него имелся паспорт гражданина Бергера, Павла Яковлевича, с московской пропиской, но москвичам номера в гостиницах не сдавали: