Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– В лекарстве, наверняка, есть какие-то стимулирующие средства. Третий час ночи на дворе, а Моцарт словно и не нуждается во сне…
Работник Новосибирской филармонии, как представился Саша будущему агенту, приехал в «Центральную» за полночь, следуя звонку, разбудившему его предполагаемого начальника, директора филармонии. Звонок действительно состоялся. Остальное, как выражался Саша, было делом техники:
– В Москве я тоже изображаю человека, имеющего отношение к искусству… – он появился в «Центральной» с аккуратными визитками на двух языках, – только в столице
– Я импресарио, если говорить вашим языком, – обаятельно улыбнулся он, протягивая руку Моцарту, – я связываюсь с зарубежными артистами, организовываю их гастроли… – Саша любезно добавил:
– Я владею языками. Я приложу все усилия, чтобы помочь вам, маэстро… – он оглядел массивный диван, заваленный нотами, засыпанный сигаретным пеплом:
– Той неделей на нем валялась Куколка, – незаметно усмехнулся Саша, – но птичка упорхнула из клетки, куда ее хотел посадить маэстро… – Саша слышал о прозвище, полученном Куколкой в Академгородке:
– Амурский соловей выбрал свободу, она не поет в неволе… – занимаясь анализом записей болтовни Моцарта в постели, Саша закатывал глаза:
– Он ведет себя, словно избалованный барчук с крепостной крестьянкой. Правильно сказал товарищ Котов, Моцарт отчаянно хочет забыть, как он подбирал окурки и шарил по карманам зевак… – музыкант встретил его в потрепанных джинсах и дорогом, но помятом кашемировом свитере. Отправляя Сашу в «Центральную», Падре заметил:
– Даже если ваше лицо известно в Лондоне… – руководитель со значением помолчал, – то вряд ли Моцарту показывали рисунок или фотографии… – Саша не представлял себе, где бы британцы могли сделать его снимки:
– Если только в Мюнхене, во время операции с Бандерой, и то это были не снимки, а рисунок. У американца не имелось камеры, но если он работает в ЦРУ, то у него должна быть хорошая память… – они не знали имени человека, чуть не сорвавшего мюнхенскую операцию, но его описание ушло американским резидентам. По правилам, Саше полагалось сообщать начальству о всех людях, могущих его узнать:
– Леннона я тоже упомянул в отчете, – он вспомнил визит в Гамбург, – но здесь опасности нет. Парень спивается, играя в дешевых клубах. Мы с ним нигде не столкнемся… – обсуждая предстоящую вербовку Моцарта, они сошлись во мнении, что британская разведка не поделилась бы с человеком искусства деликатными, как выразился Падре, сведениями:
– Они непредсказуемые люди, – заметил глава операции, – им нельзя доверять. Тем более, Моцарт не летал в Лондон, а Викинг летал… – Саша не собирался показываться на глаза доктору Эйриксену:
– Моцарт о моем визите ничего не расскажет… – он вдохнул запах спиртного, кофе, дорогой туалетной воды, – не в его интересах признаваться свояку в сомнительных развлечениях. В общем, коготок увяз, всей птичке пропасть… – судя по темным кругам под запавшими глазами Моцарта, увяз не коготок, а почти вся птичка.
Генрик действительно никогда не видел рисунка, на котором был изображен предполагаемый Паук, как его называли в Лондоне. Он только подумал, что товарищ Матвеев похож на вице-президента США, мистера Вулфа:
– Даже шрам у него такой же… – перехватив его взгляд, товарищ Матвеев, Александр, как он представился Генрику, коснулся щеки:
– Я турист, альпинист, – весело сказал он, – иногда случаются нештатные ситуации. Но говорят, что шрам меня не портит, господин Авербах… – музыкант прервал его:
– Просто Генрик, пожалуйста… – он решил, что товарищ Матвеев немногим его старше:
– Ему лет двадцать пять… – Генрик почувствовал облегчение, – мне проще говорить о таком с ровесником. Он меня поймет, он поможет мне отыскать Дору… – Тупица помнил строки письма почти наизусть:
– Я не могу обременять тебя собой, Генрик. Ты великий музыкант, а я провинциальная девочка, которая поет. Но я никогда не смогу избавиться от нашего малыша, от знака нашей любви. Пожалуйста, уезжай. Я не буду просить тебя помнить о нашей встрече, это слишком большая честь для меня… – Саша смотрел на зажатые в руке музыканта листки, исписанные почерком Куколки. Он сам диктовал девушке текст:
– Составлял письмо товарищ Котов, – подумал Саша, – он гениальный разведчик. Хотел бы я так разбираться в людях, как он. Моцарт у нас на крючке и никуда не денется… – на совещании Падре подытожил:
– Так даже лучше. Музыка, искусство, развязывают людям языки. В кулуарах оперы можно услышать сведения, которые не услышишь в научной лаборатории. Он… – руководитель постучал указкой по фотографии доктора Эйриксена, – он осторожен, однако свояку он доверяет. В любом случае… – Падре помолчал, – Викинг бы все равно не стал на нас работать. Я знаю его породу, его ничем не сломать… – кто-то поднял руку:
– Но если бы у нас появились его фотографии с девушкой… – засунув руки в карманы пиджака, Падре присел на угол стола:
– И что… – он пожал плечами, – уверяю, Викинг во всем признается жене, как только они увидятся… – сосед Саши скептически отозвался:
– И она выгонит его восвояси… – Падре покачал головой:
– Нет. Не потому, что он будущий Нобелевский лауреат, а потому, что она его любит. Если женщина любит… – не закончив, он махнул рукой:
– С Викингом все понятно. Но унывать не стоит, Моцарт нам сообщит о подробностях работы родственника… – попросив разрешения курить, Саша добродушно поинтересовался:
– Чем могу служить, Генрик, в столь поздний час… – Моцарт сунул ему скомканные листки: «Вот. Я должен найти эту девушку, Дору Фейгельман».
На разоренной гостиничной тележке громоздились тарелки с золоченым ободком, испачканные остатками растаявшего масла. Пепельницу переполняли окурки. Официант, приставленный к номеру, недавно принес третий кофейник крепкого кофе.
В пять утра Моцарт потребовал горячий завтрак:
– Потребовал и получил… – Саша изучал немного успокоившееся лицо маэстро, – по нему видно, что он привык получать все, что он хочет. Но Куколку мы ему так просто не отдадим… – Саша понял, что Моцарту надо было выговориться. Товарищ Матвеев подвернулся под руку как нельзя кстати: