Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
Аспиранты, притащившие на площадку продавленное кресло, не делали ни того, ни другого:
– Курят в банку и по очереди… – Инге вдохнул витавший над площадкой сладковатый запашок, – а сорят в пакет…
Кроме кресла, на площадке нашелся рассохшийся, пестрящий следами от сигарет лакированный столик. Мебель принесли прямиком с помойки по соседству с общежитием. В Академгородке не существовало старых домов. Аспирантские квартирки обставили тонконогой, современной мебелью. Кресло и столик выбросили из какого-то академического института:
–
На площадке покуривали травку, сюда сбегали после ссор с женами или мужьями, здесь зачастую обсуждали и рабочие проблемы. Вентиляционное окошечко под потолком давно лишилось решетки. По спине пробегал зябкий холодок.
Товарищ Фейгельман, Дора, или амурский соловей, как назвал девушку кто-то из физиков, накинула на невесомый шелк платья мужской пиджак. Аккуратная укладка потеряла лоск, тушь размазалась вокруг больших глаз. Она сколола локоны на затылке давешней золотистой ракетой на длинной шпильке. Булькнула водка, Инге услышал недовольный голос:
– Надо было брать не три бутылки, а ящик… – парень икнул, – все равно банкет оплачен Академией. В столовой продадут из-под полы оставшуюся выпивку…
Ребята просили вышедшую в зал заведующую не захлопывать двери:
– Танцы закончились, – сказал парень, – мы посидим, поговорим. Убирайте столы, вы нас и не заметите… – женщина покачала укрытой поварским колпаком головой:
– Не положено. В приказе сказано завершить банкет до полуночи, а сейчас половина первого… – она указала на большие часы, – пора по домам, молодежь… – кто-то из ребят шепнул Инге:
– У нас есть одно местечко в общежитии, о нем знают только свои. Дора пойдет с нами, она захватит гитару… – девушка пела русские романсы, «Бесаме мучо», песенки из популярных кинофильмов:
– Ее осаждают аспиранты, – хмуро подумал Инге, – может быть, она действительно артистка, то есть будущая… – в очередной раз танцуя с девушкой, он поинтересовался, не видела ли Дора в Новосибирске его свояка:
– Мы женаты на сестрах, – объяснил Инге, – то есть на приемных сестрах, но все равно мы близкая родня… – Дора прохладно ответила:
– После банкета я с маэстро больше не встречалась. У нас шли шефские концерты в области, мы не заглядывали в Новосибирск… – Инге было подумал попросить Дору заняться поисками Марты Журавлевой:
– Совсем с ума сошел… – оборвал себя он, – ей нельзя доверять, ее сюда прислал Комитет, как медовую ловушку… – Инге ловил на себе пристальный взгляд девушки:
– Так называемая Дора с меня глаз не сводит, следит за мной… – он дернул щекой, – и сюда она потащилась из-за меня… – один из обитателей общежития принес стаканы:
– Мы часто завершаем здесь семинары и конференции, – смешливо пояснил молодой кандидат наук, – кафедры и лаборатории режимные объекты, где запрещено торчать в нерабочее время, а дома у нас семьи. Не каждой жене по душе
– Неудобно, – подумал он, – ребята могут заметить, что она на меня уставилась… – пухлые губы цвета спелых ягод задрожали. Она затянулась услужливо поднесенной кем-то сигаретой:
– То есть косяком, – поправил себя Инге, – мы с Сабиной тоже покуриваем, но не на людях. Адель вряд ли такое делает, она очень осторожна. Однако Тупица парень лихой. Не удивлюсь, если он и гашиш с героином пробовал. В его положении ему достаточно щелкнуть пальцами и наркотики принесут на серебряном блюде… – зная, как работает свояк, Инге, впрочем, сомневался, что у Генрика найдется время на подобные развлечения:
– Кроме музыки, у него ничего больше в жизни нет. Адель играет у них вторую скрипку. Она всего лишь талантлива, а Генрик гений, несмотря на его молодость… – выпустив дымок, она поморщилась:
– Я спою новую песню… – ее голос стал далеким, отстраненным, – слова написал молодой московский актер, музыка тоже его. Песня о зоне… – девушка перешла на английский язык:
– Знаете, что такое зона, Инге… – он коротко кивнул:
– Тюрьма, то есть колония, лагерь… – в ее глазах отражался свет зарешеченной лампочки:
– Я родилась в тех краях, – одними губами сказала Дора, – моя мать была заключенной, мой отец ее охранял… – Надя словно шла по тонкому льду:
– Доносчика здесь нет, – с облегчением подумала она, – но я не знаю, один ли он такой среди физиков, или есть кто-то еще. Надо быть очень внимательной. Но зачем я это сказала, – она сглотнула, – ему… Инге, все равно, кто я такая. Он считает меня подсадной уткой, он ни на грош мне не верит… – ей почудилось, что голубые глаза немного смягчились:
– Никто, кроме него, кажется, ничего и не разобрал… – ребята галдели, передавая по кругу стаканы водки и трехлитровую банку томатного сока, – а он, может быть, теперь поймет, что я не та, кого меня заставили играть…
Песню Надя услышала прошлым месяцем, на многолюдной вечеринке в бараке, в Лианозово. Девушка приехала к обосновавшемуся там художнику, другу Неизвестного, чтобы договориться о позировании:
– Я хотела уйти, но меня не отпускали. Появился парень из театра, с песнями… – Надя запомнила слова и мелодию. Рванув струны, девушка стукнула ладонью по гитаре:
– Все закончилось, смолкнул стук колес, шпалы кончились, рельсов нет…
Эх, бы взвыть сейчас, да только нету слез, слезы кончились на земле…
Надя велела себе не плакать:
– Он смотрит на меня, – поняла девушка, – надо его увести отсюда. Я все расскажу, а там будь что будет. Но только о себе, ни слова о маэстро Авербахе… – ребята восторженно зашумели. Надя подхватила гитару:
– Боюсь, что мне пора, завтра утром репетиция. Спасибо за отличную компанию, еще увидимся… – сбросив пиджак на кресло, она вскинула на плечо инструмент: