Вендетта. Часть I. Том VI

Шеллина О.

– Некогда отдыхать, Миша, когда такие дела вокруг творятся, – вице-канцлер намочил платок в стоящей тут же на столе вазе, протер им лицо и бросил платок на стол. – Воронцов вон гоголем ходит, словно уже все в его пользу решено, а меня будто уже из дворца погнали. А все потому, что мальчишка этот гольштинский с братом его Романом какие-то дела ведет.

– Зря ты, Алеша, даже не попытался с наследником общий язык найти, – Михаил покачал головой. – Я бы на твоем месте со двора Молодого не вылезал, пока взаимопонимания не получится.

– Да хотел я. Столько раз пытался, – Бестужев махнул рукой. – Он как глянет на меня своими глазищами, так сразу прибить охота, так руки и чешутся. Не знаю почему, Миша, только чувство у меня завсегда складывалось, что не наш он, чужой совсем, пришлый.

– Тебя вовсю западником кличут, а мальчишка чужой, ну ты даешь, Алеша, – Михаил покачал головой. – Так нельзя, пора уже определиться.

– Я уже давно определился, Миша, – вице-канцлер покачал головой. – Нам надо союзы заключать с европейскими странами, перенимать у них многое, чтобы уже перестать мужиками лапотными быть, чтобы нас со всей душой в салонах заграничных принимали.

– Говоришь, будто бумагу тебе кто-то написал и выучить заставил, – Михаил встал с кресла, в котором сидел. – Слишком долго ты за границей пробыл, вот что я тебе скажу. Поговори с Воронцовым, может он что-то дельное скажет. Ведь можно же совместить ваши идеи да нечто новое придумать. А насчет отдыха, я не шутил, завсегда мы с Аннушкой рады будем тебя видеть.

И Михаил исчез, словно хлопушка шутовская хлопнула, осыпав комнату резанной бумагой.

Вице-канцлер вздрогнул и… проснулся. Подняв голову со стола, куда уронил ее прямо на бумагу, оставшуюся недописанной. Буквы все смазались, и превратились в сплошной ком. Бестужев провел пальцами по щеке, так и есть, вся рожа в чернилах. И надо же было вот та отвалиться. Да и сон чудной какой приснился. Будто они с Мишей вот так запросто разговаривают. Подойдя к зеркалу, висящему на стене, вице-канцлер попытался оттереть со щеки чернила, въевшиеся в кожу, смачивая платок слюной.

– Надо бы и взаправду вазу с водой завести. – Пробормотал он, раздраженно натирая кожу, которая уже становилась под чернилами ярко-красной. – А Михаил меня даже во сне поучать пытается. – Он раздраженно бросил на столик грязный платок, практически ничего так и не оттерев. Представить себе подобную ситуацию наяву было практически невозможно, братья вот уже несколько лет не разговаривали друг с другом. Но кое-что Миша все же сказал правильно, чтоб ему до конца жизни икалось, надо было поговорить с Воронцовым.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул гвардеец.

– Тут Апраксин Степан Фёдорович, примете, али как? – Бестужев поморщился. До охраны Ораниенбаума местным гвардейцам было далеко. Да и докладывал о чьем-то прибытии Петру всегда Олсуфьев, который предварительно душу вытрясет из человека, а потом уж соизволит сообщить. Но от Волкова пока такого ждать не приходилось, дай Бог научится как-нибудь в будущем.

– Зови, – Бестужев посмотрел в зеркало. Да, нужно пораньше сегодня до дому уйти, да ванну велеть приготовить. Вернувшись за стол, Алексей Петрович сгреб испорченную бумагу, но прежде, чем под стол на пол бросить, попытался прочесть, что же он пытался написать. Ничего так и не прочитав, только зубами скрипнул, потому что совсем не помнил, что именно писал, когда сон так коварно его накрыл с головой.

Апраксин вошел в кабинет, и сразу же заметил беспорядок на столе у вице-канцлера. Да и во внешнем виде были изъяны. И это один из братьев Бестужевых, которые иначе, чем франты и не назывались. И даже покойного Ягужинского могли за пояс заткнуть. Степан Фёдорович только губы поджал, да кресло, предложенное, осмотрел, перед тем, как сесть в него, а то вдруг там чернила пролитые, как по дворцу идти, когда у тебя вся задница испачкана будет?

– Неважно выглядишь, Алексей Петрович, ой как неважно, – он покачал головой, и сел, по примеру Ушакова выставив перед собой трость.

– Не буду благодарить за добрые слова, Степан Фёдорович, – ядовито отреагировал Бестужев. – Хватит с меня Ушакова, который прямо перед носом у меня шиши крутил.

– Ну, Ушаков и не то сможет. Слыхал, сейчас из-за траура по усопшим, прими Господь их души грешные, – и Апраксин, и Бестужев перекрестились, а затем Апраксин продолжил. – Так вот, из-за траура, все веселье в клубе свернулось. Остались лишь игровые забавы. Да и то, столы Андрей Иванович велел черным бархатом укутать. Но вот в качестве торжества на коронацию, планирует он нечто грандиозное. Уже сейчас места раскупают все те, кто здесь в Петербурге останутся. А останутся все, у кого должности в местных коллегиях. Как обычно Ушаков в тайне держит, но, поговаривают, что хочет он всё в виде сценок из «Декамерона» представлять.

– Тьфу, срамота какая, – но хоть и плевался Бестужев, а в глазах мелькнула заинтересованность.

– Ещё какая, – Апраксин закатил глаза. – Я вот пока не знаю, здесь ли остаюсь, или же в Москву поеду. А ты как, решил уже?

– Смотря кого короновать будем, смотря кого, Степан Фёдорович. Самому поди обидно, что в последний момент тебя в войске Ласси на выскочку этого Салтыкова променяли? – Бестужев пристально смотрел на Апраксина.

– Это смотря с какой стороны глядеть, – Апраксин пожал плечами. – Вот не тянет меня отношения с Фридрихом портить. Так что вовсе не опечален я тем, что меня вот так подло заменили. Но, я ведь не про то, что Салтыков сейчас пытается Дрезден удержать. Я про другое пришел поговорить.

– И про что же? – Бестужеву надоели уже эти словесные кружева. Вот в чем наследник его всегда устраивал, так это в том, что сразу в разговоре брал быка за рога. Не отплясывая вокруг до около.

– А что это на щеке у тебя, Алексей Петрович? – Апраксин, вместо того, чтобы выложить, зачем он сюда пришел, принялся разглядывать выпачканную чернилами щеку Бестужева.

– Степан Фёдорович, дорогой ты мой, – вице-канцлер весьма демонстративно глаза закатил. – Прекрасно видишь, что это чернила, говори уже что хотел сказать.

– Я прекрасно вижу, что слово прямо под глазом отпечаталось, «с любовью». – Апраксин хохотнул. – Впечатление складывается, будто зазноба твоя тебя письмом по роже наглой возила, али супруг её припечатал с наказом, что ежели ещё раз, и даже должность вице-канцлера не сбережет голову на плечах.

– Я не знаю, что там и где отпечаталось, – Бестужев скрипнул зубами. Зеркало было плохого качества, и он действительно не разглядел, что на лице отпечаталось. И хорошо ещё, что Степан Апраксин увидел, а не кто другой. В этом Бестужев был уверен, как можно было быть уверенным в другом человеке. Вот был бы конфуз, если бы он вот так через весь дворец под любопытными, а часто неприязненными взглядами домой пошел. – Я уснул… Да черт с ней со щекой. Ты зачем сюда пришел, скажешь уже?