Вендетта
Шрифт:
— Правы вы, Петр Петрович, мы солдаты, а все эти интриги, и не мое тоже. Я вон, лучше наследника с семейством со всем почтением сюда доставлю.
— Полк возьми, Бранденбург может сопротивление оказать, — проговорил Ласси, все еще разглядывая вино сквозь свет. Лопухин кивнул и вышел, а вслед за ним потянулись несколько офицеров его полка. Наконец, Ласси поставил бокал на стол. — А что если, господа офицеры, мы, по примеру графа Салтыкова устроим званный ужин. Пригласим влиятельных жителей Берлина. Августейшее семейство продемонстрируем, что живы-здоровы и вполне
— Почему бы и нет, господин фельдмаршал, — послышался голос с середины стола. — Что мы потеряем? Ничего. Ну, не придет кто, так ведь насильно мил не будешь. Но, сдается мне, что все придут. Это же так любопытно и так страшно, с русскими отужинать. Потом будут детям хвастливые истории рассказывать, что кушали за одним столом с самим Ласси и живыми ушли.
— Решено, займитесь кто-нибудь, хоть в фанты разыграйте, кто будет за ужин и приглашения ответственен, а мне потом доложите, — и Ласси приступил наконец к обеду, чувствуя, как к нему возвращается аппетит.
— Ваше величество, ваше величество, — я оторвался от созерцания паровой машины, про которую мне Машка все уши прожужжала, и повернулся к вбежавшему в холл будущего университета офицеру. За офицером тенью следовал Михайлов, но он не обращал на него внимания.
— Что вам, капитан...
— Голицын, ваше величество, — представился он, а я в который раз подумал, что армия уже дозрела до единых речевых модулей. Иначе какая-то чехарда происходит. Каждый разговаривает кто на что горазд, а системы жестов так и вовсе не существует.
— Капитан Голицын, отдышитесь. Вас что, лошадь сбросила на полдороге из Петербурга, и вы оставшийся путь бегом бежали?
— Нет, ваше величество, просто... волнуюсь, — я посмотрел на молодого офицера более внимательно. Надо же и не побоялся признаться. Это дорогого стоит.
— Говорите, капитан, и успокойтесь, я каннибализм отрицаю категорически, так что не съем вас и даже не покусаю, — если я хотел успокоить Голицына, то, похоже, сделал только хуже. Капитан покраснел и заволновался еще сильнее.
— Ваше величество, в Петербурге волнения начались. Чернь вышла на улицы...
— И что, сильные волнения? Черни-то много? — я начал задавать наводящие вопросы, чтобы парень совсем в обморок не грохнулся.
— Не так уж и много, ваше величество, просто войск в городе мало, а те, кто есть... — он замялся.
— Говорите, капитан, все как есть. Всю горькую правду, поверьте, я постараюсь ее выдержать, — я похлопал его по плечу.
— Войска отказываются выходить на улицы по приказу вице-канцлера Бестужева, ваше величество, — Голицын сжал кулаки.
— А что бунтовщики делают? — мне было любопытно, что же придумал Турок.
— Бегают по улицам и честных людей смущают речами непотребными. Две лавки попытались под шумок ограбить, но купцы отбились. Дрекольями вооружили всех своих людей, да сами схватили и давай охаживать негодяев.
— Это хорошо, это они молодцы, — похвалил я неизвестных купцов, поставив себе заметку в памяти спросить у Турка, что это за дела были.
—
— Ай-ай-ай, как это нехорошо, — я покачал головой. — Андрей Иванович обязательно расстроится.
— Чему Андрей Иванович расстроится? — пресловутый Ушаков показался из бокового прохода.
— Как ты и предполагал, Андрей Иванович, в Петербурге какие-то мелкие беспорядки начались. В общем, больше всех, я так понимаю, пострадал твой клуб, в нем несколько окон выстеклили. А в основном все довольно мирно, только вот вице-канцлер, похоже, не справляется с ситуацией.
— Кто бы сомневался, — желчно процедил Ушаков. — Наверное, мне стоит поехать в Петербург, ваше величество?
— Зачем? Туда Ломов отправился, да Федотов с полком рядышком, только и ждут отмашку. Ничего, справятся. А не справятся, тебе придется перетрясать свою службу, зачем тебе неумехи? А за стекла не переживай, мне давеча Михайло Васильевич с гордостью сообщил, что катать большие стекла на окна мы теперь можем в больших объемах.
— Но, заговорщики... — начал было Ушаков, но я перебил его.
— А что заговорщики, Ломов вернется и все нам о них расскажет. И если вице-канцлер все же не справится, то... — сам понимаешь. — А пока, вон капитан Голицын. Очень волнуется, что странно. Ему обязательно нужно слегка подучиться у настоящего профессионала своего дела. Займись им, Андрей Иванович, заодно вы пытаешь то, что он от волнения при виде моей персоны не смог сказать, а мне нужно сейчас с Эйлером пообщаться. — Ушаков поджал губы, но ничего не ответил, лишь кивнул явно растерянному капитану, чтобы тот следовал за ним.
Ко мне тут же подошел Эйлер, как только увидел, что я освободился.
— Что скажите, ваше величество? — он спросил с таким нетерпением, и с такой надеждой, что мне даже прикалываться над ни расхотелось. Сколько таких вот машин уже изобретали и сколько еще изобретут, но все они останутся на помойке истории, потому что их разработка требует денег, а кто тогда будет дорогущие балы-маскарады устраивать? К счастью в империи траур поэтому в течение года никаких увеселений не будет, во всяком случае с моей стороны, что в общем-то прекрасная отмазка, если не брать во внимание повод. Я молчал, а Эйлер смотрел на меня уже с тревогой, и тогда я, чтобы не мучить его больше, ответил.
— Где вы видите применение своей машине, господин Эйлер?
— Да где угодно, ведь сам принцип, ваше величество, эти машины вполне могут заменить лошадей...
— Не нужно столько восторгов, господин Эйлер. Чтобы заменить лошадей, нужно дороги приличные построить по всей стране. Не думаете же вы, что позади этой машины будут бежать заводные кони? И как только дороги станут для машины вообще непроходимы, тут же пересаживаемся на коня и едем дальше? Так вы себе это представляете? — Эйлер тут же скис. — Вы, как и многие другие ученые не просчитываете то, что может быть после, хотя, как математик, вы должны были прежде всего подумать об этом.