Венец ясности
Шрифт:
Идди Лицни, Идди Лицни!
Идди Лицни вся в корице!
Что там снится Идди Лицни?
Нет, не спится Идди Лицни!
Вечно злая Идди Лицни!
Идди Лицни, Идди Лицни!
– А ну-ка вон отсюда! – Шимус услышал, как окно с массивными рамами с дребезгом распахнулось, и из него высунулась девушка. – Я предупреждала вас, маленькие ублюдки!
В следующую секунду из окна вылетел глиняный цветочный горшок и разбился о землю. Но это только подзадорило проказников.
– Идди Лицни, Идди Лицни! – восторженные возгласы не прекращались, и в голову девушки полетели какие-то серые комочки. Окно захлопнулось, и через какое-то время в дверях показалась стройная высокая девушка, в её блестящих чёрных волосах торчал репейник.
– Я вас в озере утоплю! Слышите?! Всех до единого!
– Идиодора, – властный материнский тон приковал к месту даже
– Мама, они…
– Ты же не думаешь, что я собираюсь кричать тебе из окна своей спальни, которая находится на самом последнем этаже моего особняка? Немедленно поднимись ко мне. Я жду, Идиодора!
Раздались сдержанные смешки, когда Идди неохотно пошагала в дом.
– Мне послышалось, или ты, и вправду, угрожала этим милым, славным деткам? – спросила госпожа Лицни сладким голосом, когда Идди поднялась в родительские покои.
– Они испортили мне причёску, мама, и они поют эту дурацкую песню!
– Но это же всего лишь дети. Милые маленькие детки, – благосклонно улыбнулась госпожа Лицни. – К тому же, не вижу ничего оскорбительного в той песенке, она мне даже понравилась. Очень остроумно. А репейник появился в твоих волосах, уверена, неспроста. Ты что-то сделала им и получила заслуженное наказание. Умные детки. У них превосходно развито чувство справедливости.
Идди даже не обернулась, когда, выбегая из спальни, сшибла с ног заботливо подслушивающего Праца. Он всё ещё сидел на полу, расставив короткие ножки, когда госпожа Лицни заметила его отражение в зеркале.
– Прац!
– Да, госпожа Лицни, прошу прощения, – Прац торопливо поднялся.
– Прац, мне нужна новая расчёска.
– Конечно, госпожа Лицни. Когда прикажете подать обед?
– Пожалуй, через час.
– Да, госпожа Лицни.
Идди бежала вниз по дороге. Слёзы слетали с её глаз, а маленькие кулачки сжимались всё крепче после каждой уроненной слезинки. Вниз, в портовый трактир Виптига, так звалось это место. Она часто сбегала туда, после очередной ссоры с матерью или обиженная очередной издёвкой. И каждый вечер, пытаясь найти сестру, Шимус слонялся по ночному городу, влезая в драку с очередным пьяницей, или заигрывая с очередной несостоятельной девушкой, чью честь не оберегал даже её собственный сторожевой пёс. Всякий раз Шим натыкался на портовый трактир, но ни разу его не посещала мысль, что милая сестрица может предпочесть общество вонючих кутил мягкой постели и вкусному ужину за беседой со старшим братом. Лицни прочёсывал городские закоулки, гораздо старательнее, нежели свои густые волосы, такие же, как и у Идди. Разница между ними была в том, что к волосам Шимуса были прикованы желанные взгляды девушек, непредусмотрительно избегающих отцовских советов держаться от него подальше, а блестящие пряди сестры были лишь предметом для насмешек. Немудрено. Такое имечко. Любое достоинство девушки тускнеет, когда из самого верхнего окна раздаётся неучтивый зов матери, требующий отужинать с ней: "Идиодора, Прац уже подал второе, а ты до сих пор не за столом!" Шим понимал, что, родись его сестра с другим именем и, возможно, от другой женщины, уже она сводила бы с ума всякого, кто бросит на неё смущённый взгляд. Идди, и вправду, была чрезвычайно привлекательной девушкой. Только недавно достигшая двадцатилетия, она была прекраснее всякой тёплой летней ночи, которую Шимусу случалось проводить в саду под звёздами. А он был лишь блеклой тенью той красоты, которую скрывало вечно хмурое и заплаканное лицо Идди. Хотя никакая красота или благозвучное имя не могут скрасить одинокие дни и ночи, тянущиеся столетиями, когда вместо любящей, пусть даже это и глупо, принимая во внимание возраст Шимуса, простой колыбельной, ты слышишь только собственные сдавленные всхлипывания. Иногда ночью он, как обычно, запершись в своей спальне, отдёргивал плотные занавеси, впуская лунный свет, и плакал, закрыв глаза. Совсем тихо. Так, чтобы никто не услышал его слабости. Шимус вспоминал те дни, когда отец ужинал с ними, и неловко смеялся над застольными и не всегда уместными шуточками сына. Когда мать попрекала его за грубость и неуважение, а маленькая сестра тихонько посмеивалась, опуская голову. Шимус вспоминал семейные ссоры, когда на глаза ему наворачивались слёзы от жалобного воя матери, запершейся в своей спальне. Он вспоминал и слёзы отца, которые давались ему тяжелее всего. Господин Лицни тихо садился под дверью, уговаривая жену выйти к нему, а когда она отказывалась, его лицо темнело, и он в отчаянии закрывал глаза. Шимус вспоминал, что когда-то так давно полюбил девушку. Он ненавидел говорить о ней. Но даже Идди понимала, что все её горести и разочарования не шли ни в какое сравнение с тем отчаянием, которое она видела в глазах Шимуса, когда что-нибудь ненароком напоминало ему о самой необъяснимой в его жизни глупости. Идди думала об этом, открывая двери трактира, и каждый миг корила себя, но сейчас она не могла вернуться к брату, как бы ей этого ни хотелось.
Глава 4. Компаньоны
Трактир встретил Идди громкими застольными спорами и непристойными шуточками. В подтекающих дубовых бочках, обитых железными обручами, плескался эль, с нетерпением дожидаясь поцелуя с очередной кружкой. Девушка в жилетке, не очень-то туго завязанной на груди, сновала между столиками и улыбалась на всякий жест внимания, будь то шлепок или затасканный комплимент. Идди прошмыгнула между тесно поставленными столиками, увернулась от объятий какого-то пьяного завсегдатая и уселась в самом тёмном углу у окна. К ней тут же подбежала расторопная девушка услужливо осведомиться, не налить ли посетительнице чего-нибудь. Идди откинулась на стуле, закинув ноги на стол, и в ожидании своей порции стала рассматривать наиболее притягивающих внимание личностей. В центре помещения горел очаг. От ещё мокрых поленьев поднимался белый дым, он нырял в глиняную трубу до самого потолка, и ночной тёплый ветер уносил его вдаль. Путаясь в кронах могучих деревьев, дым цеплялся за листья, не желая оставлять весёлое пристанище, и медленно плыл себе туда, куда ему одному заблагорассудится. Идди немного завидовала ему, ведь уже утром ей придётся вернуться в родительский дом выслушивать упрёки невзволнованной матери и отвечать на расспросы невыспавшегося брата, который, возможно, до сих пор где-то бродит, в надежде случайно на неё наткнуться.
– Заткнись, тебе говорят! – широкоплечий светловолосый юноша поддел дубовый стол одной рукой и отбросил его в сторону, как какую-нибудь надоедливую кошку, лезущую носом в тарелку. Музыкант, играющий не знакомую никому мелодию, не находил отклика у невнимательных слушателей, потому он без сожалений оторвал пальцы от лютни, чтобы в полной мере насладиться грядущей потасовкой. Портовые забулдыги отодвинули свои кружки, устремив взгляды на Джоя, яростные глаза которого надоедливо щекотали волосы цвета речного песка.
– Да оставь ты их, – Идди показалось, что голос совсем рядом.
– Лучше отвали, кто бы ты ни был, – отозвался Джой, не поворачиваясь. Идди увидела, как из-за соседнего столика поднялся и вышел на свет худой юноша с латунными волосами.
– Я разве мешал тебе делать то, что ты там делал? – он сделал пренебрежительный жест рукой. – Может, я выбрал неудачное место для отдыха? Или девушки тебе не по вкусу? Думаю, и эль для тебя здесь слишком горький, – эта издёвка напомнила Идди о Шимусе. Джой с рычанием рванулся вперёд, но противник проворно отскочил и нанёс несколько точных ударов. После чего худой проскользнул под рукой Джоя и ударил ещё несколько раз. Он жалил Джоя со всех сторон, последний удар пришёлся прямо в живот. Джой стал задыхаться. Худой крепко схватил его за шкирку и ударил головой о деревянную необтёсанную балку. Джой сполз на пол и больше не шевелился. Из дальнего угла раздался громкий одобрительный возглас, его подхватили остальные. Две девушки подбежали к победителю и, смущённо хихикая, начали о чём-то расспрашивать. Разочарованный музыкант, ожидавший зрелищной драки, фыркнул и заиграл вновь, и трактир ожил, окунувшись в прежнее веселье. Кто-то радостно затянул застольную песню, её подхватили остальные.
Старик, ты сгорблен и сердит,
Но кто тебя едой снабдит?
Коль ты на всех поднимешь вой,
Добры не будут и с тобой!
Остёр язык и зычен глас,
Но будет короток рассказ!
Коль ты тюфяк, а не добряк,
Не жди иного и от нас!
В горбу зудит, и он стыдит
Других за то, что сам храпит!
Кровать тверда, жена не та,
И так старик твердит всегда!
Старик, спасаясь от собак,
Упал в овраг и там сидит!
Назад никак, и помер так,
Теперь не слышно, как он спит!
Идди заслушалась и не заметила, как Торус, так звали худого, тихонько выскользнул за дверь. На улицах было почти пустынно, только изредка попадались облезлые кошки, но и они прятались с недовольным шипением, завидев Торуса, который брёл по тёмной дороге прочь от трактира. Он завернул за угол и уже собирался помочиться, когда здоровый кулак обрушился ему на нос.
– Ты чего?! – вскрикнул Торус. – Ты мне нос разбил!