Венецианская маска
Шрифт:
Лебель, как явствовало из бумаг, изучаемых Марком-Антуаном с возрастающим интересом и вниманием, имел ту же конечную цель и ехал в Венецию прежде всего в качестве представителя французских интересов.
Тщательно разработанные откровенные замечания инструкций, написанных лично Баррасом, подтверждали полное доверие к Лебелю, о полномочиях которого уже было сказано.
Первое поручение, данное Лебелю, касалось Бонапарта, которому следовало прекратить свое сумасбродство. Баррас считал, и признаки этого были налицо, что успехами Бонапарт обязан своему таланту. Если Бонапарт проявит чрезвычайную самонадеянность, Лебель должен напомнить ему, что рука, поднявшая его, умирающего от голода, из сточной канавы, может с такой же легкостью возвратить его туда же.
Имелись подробные инструкции относительно дальнейшего ведения итальянской кампании, но не очень детальные в том, что касалось Венеции. Баррас указывал, что Венеция угрожающе колеблется не столько в выборе между вооруженным или невооруженным нейтралитетом, но между нейтралитетом и враждебностью. Следовало оказать на нее давление. Имеются признаки, свидетельствующие, что Питт — монстр вероломства и лицемерия — замешан в это дело. Просчет мог бы теперь толкнуть Венецию в руки Австрии с последствиями, печальными для Итальянской Армии.
Смысл этого разъяснялся в подробном описании сил Венеции на суше и на море.
В задачу Лебеля входило потребовать от Бонапарта — и проследить за выполнением этого требования, — чтобы Венеция была успокоена торжественными заверениями в дружбе, пока не придет время разделаться с ней. Это произойдет, когда австрийское сопротивление будет настолько подорвано, что альянс с Венецией не поможет уже ни одной из них.
Далее инструкции предписывали Лебелю из штаба Бонапарта в Милане направиться в Венецию, где главной его задачей было тщательная организация революционной пропаганды.
«Короче говоря, — заканчивал Баррас это пространное наставление, — Вы устроите так, чтобы Венецию можно было задушить во сне. Ваша первая задача в том, чтобы успокоить ее сны, а затем обеспечить, чтобы эти сны не были преждевременно нарушены».
Из незапечатанного письма Барраса послу Лальманту, представлявшего подателя и подтверждающего в недвусмысленных выражениях полномочия, данные Лебелю Директорией, следовало, что Лальмант и Лебель не были знакомы лично. Этот факт обнадежил и подкрепил идею, уже пустившую корни в разуме Марка-Антуана.
Его сальные свечи оплыли и трепетали на грани угасания, а день занялся прежде, чем Марк-Антуан, с лихорадочным румянцем возбуждения на выступающих скулах и блеском волнения в глазах, вскочил полуодетый, как был в постели. Теперь было не до сна — надо было обдумать перспективу, раскрытую перед ним всем тем, что он прочитал.
Глава IV. ПОСОЛ ФРАНЦИИ
Марк-Антуан впервые увидел оживленнейший и удивительнейший из городов мира в золотом великолепии майского утра. Он приехал на лодке из Местре, где провел ночь, и издалека, едва они приблизились к Канарежжио, ему показалось, что глазам его предстал не город, а какое-то безбрежное фантастическое сокровище, сделанное из мрамора и золота, коралла, порфира и слоновой кости и помещенное в огромную драгоценную оправу из сапфира лагуны и небосвода. Его черная гондола свернула от Канарежжио в Большой канал и плавно заскользила среди великолепных дворцов, где в пышной красоте, поразившей северянина, соединилось искусство Востока и Запада. Он подался вперед под навесом кабинки, чтобы насладиться изумительным романским чудом Ка д'Оро [12] и величественной аркой моста Риальто [13] со множеством лавок и всем сверкающим великолепием красок и жизни.
12
Ка д'Оро — один из красивейших дворцов Венеции, расположен у Большого Канала. Построен в 1422–1440 гг. Архитекторы — Дж. и Б. Бон. Исторический и архитектурный памятник.
13
Мост Риальто — архитектурный памятник, построен в 1588–1592 гг. Архитектор — А. да Понте.
Гондола, словно серый лебедь скользившая по водным магистралям, прокладывала себе путь по каналу мимо Эберии — Зеленого рынка — где все шумело, а мужчины и женщины толпились у прилавков, заваленных плодами и цветами. Лодка скользнула в тихие, узкие воды канала Бекчери, приведшие, наконец, к омываемым водой ступеням гостиницы «Шпаги», о которой извещали скрещенные клинки на ее вывеске.
Марк-Антуан высадился и предоставил себя и свой багаж заботам маленького румяного хозяина Баттисты, речисто приглашавшего его на венецианском диалекте, который для Марка-Антуана звучал как смесь плохого французского с плохим итальянским.
Его разместили в просторном салоне бельэтажа, редко предоставляемом и прохладном, с каменным полом и безвкусно украшенным фресками потолком, где купидоны бесподобной тучности буйствовали в невероятно цветистом растительном царстве. Спальня с широкой кроватью под пологом довершала жилище.
Он устроился, распаковался и послал за парикмахером.
Переезд из Турина он проделал за два дня. Ему очень повезло, ибо передвижения разгромленных австрийских войск в западной части Минчо вполне могли задержать его. Однако он избежал встречи с ними, хотя в неприятных признаках их прохождения не было недостатка. Он достиг Местре, не подвергаясь досмотрам, и теперь при виде праздности, мира и спокойствия Венеции ему трудно было поверить, что ужасное насилие войны может происходить ближе, чем в тысяче миль отсюда. Веселые смеющиеся голоса врывались в его окна с канала, и не раз за то время, пока приводилась в порядок его прическа, доносились до него под аккомпанемент скрипа весел и плеска воды, рассекаемой железноголовым челном, обрывки песен, словно подчеркивая беспечность народа лагун.
Вступление в роль убитого Лебеля вменяло ему в обязанность немедленную поездку в Милан, куда Бонапарт совершил триумфальный въезд и где он разместил свой штаб. Но Марк-Антуан уклонился от связанной с большим риском поездки, решив ограничиться письмом французскому главнокомандующему. Таким образом, он создал у Барраса впечатление об исполнении задания к Бонапарту, оставив Директору полагать, что он сделал это не письменно, а лично.
Прошло около трех часов с его приезда, когда, позаботившись о туалете и своих блестящих черных волосах, аккуратно уложенных и причесанных, но не напудренных, он спустился и окликнул гондолу, чтобы добраться до французской дипломатической миссии.
Удобно расположившись в тени фелцы [14] , он несся на запад по Большому Каналу, где с приближением полудня движение на воде оживилось, а затем — по сети мелких каналов, погруженных в тень высоких дворцов, — на север, к подножию церкви Мадонны дель Орто. Сойдя на набережную, он прошел узкой аллеей к Корте дель Кавалло — маленькой площади, не больше внутреннего дворика. В углу ее располагалась резиденция посла Франции — Палаццо делла Вечиа — просторное, но относительно скромное здание для столь пышного города.
14
Фелца — установленная на гондоле кабинка для пассажиров.
Гражданин посол Лальмант работал в большой комнате на первом этаже, где он устроил свою канцелярию. Его отвлек Жакоб — средних лет, не по моде одетый, проворный секретарь-еврей, который никак не мог забыть, что во время междувластья три года назад он был поверенным в делах.
Жакоб протянул послу сложенную записку, которую, по его словам, передал ему швейцар Филипп.
Лальмант оторвал взгляд от бумаг. Это был цветущий мужчина с тучной комплекцией и полным, благодушным, скорее бледным лицом, словно груша расширяющимся книзу. Вялость его двойного подбородка не вязалась с тонкой проницательностью умных, совершенно черных глаз, весьма заметных на его лице.