Венецианская маска
Шрифт:
Но не к этой сокровищнице устремил Марк-Антуан свои полные страстного желания глаза. Он искал ее обитателей.
Они сидели на лоджии: граф — высокий, худощавый и изможденный возрастом, немного старомодно одетый — от туфель с красными каблуками до напудренного парика — с орлиным типом лица, полного энергии и силы; графиня — еще сравнительно молодая, грациозная и величественная, чем-то столь же неуловимо прекрасная и утонченная, как венецианское кружево на ее платке; и Изотта, чья высокая, грациозная стройность подчеркивалась облегающим домашним платьем из материала столь темного, что в сумерках оно казалось почти черным.
Именно
Сами губы ее, казалось, побледнели, а ее темные глаза, нежный взор которых смягчал строгость ее характера, расширились, когда она увидела его.
Она, как он заметил, созрела за три с лишним года, минувшие с их последней встречи в Лондоне в ночь перед его отъездом во Францию. Но то была зрелость богатого завершения той перспективы, что была в ее девятнадцать лет. Казалось, она не могла быть более вожделенной тогда, но еще более желанной нашел он ее теперь — женщину, созданную для того, чтобы ее нежно любить, ей поклоняться, ей служить, которая в ответ будет источником вдохновения и источником чести для мужчины. Такая любовь и нужна была Марку-Антуану.
Он пришел в такое восхищение от созерцания той, видом которой внутренний взор его неизменно наслаждался, невзирая на все злоключения и несчастья последних трех лет, что едва ли слышал возгласы сначала удивления, а затем и радости, которыми граф и графиня встретили его. Лишь сердечные объятия графа пробудили его и направили припасть к дрожащим рукам, которые графиня с готовностью протянула ему.
Затем он оказался перед Изоттой. Она дала ему свою руку, губы ее дрогнули в улыбке, но глаза были задумчивы. Он взял ее руку — и, пока она, холодная как лед, лежала в его руке, нависла пауза. Он ждал каких-то слов от нее. Не дождавшись, он склонил свою темноволосую голову и очень почтительно поцеловал ее пальцы. Коснувшись губами пальцев, он почувствовал ее дрожь и услышал, наконец, ее голос — тот мягкий голос, запомнившийся ему таким мелодичным и смеющимся, теперь был напряженным и тихим.
— Вы говорили, что можете приехать однажды в Венецию, Марк.
Он затрепетал, радуясь свидетельству того, что она помнит его последние слова.
— Я говорил, что приеду, если буду жив. И вот я здесь.
— Да, вы здесь, — откликнулась она безжизненным тоном. Это вновь охладило его. Еще более бесстрастно, что наполнялось для него особым смыслом, прозвучало:
— Вы задержали свой визит.
Он понял, что она как бы сказала ему: «Вы приехали слишком поздно, глупец. Зачем тогда вы вообще приехали?».
Он неловко сделал полуоборот и уловил участие и даже смятение в глазах ее родителей. Доменико стоял поодаль: взгляд опущен, насупленные брови слились воедино.
Затем мягко, непринужденным тоном заговорила графиня:
— Вы находите, что Изотта изменилась? Конечно, она повзрослела.
И, прежде чем он успел воздать должное неотразимой красоте Изотты, прозвучали слова, которые все разъяснили и разрешили его сомнения приговором безысходности:
— Она должна очень скоро выйти замуж.
В последовавшей тишине — абсолютной, мучительной тишине — он почувствовал то же, что и в тот день три года назад, когда Камиль Лебель, председательствовавший в Революционном Трибунале Тура, приговорил его к смерти. Но сразу же, как и тогда, его отчаяние было подавлено сознанием того, что он — Марк-Антуан Вильерс де Меллевилль, виконт де Сол и пэр Франции, что он обязан по своему происхождению и крови устоять, не издав ни стона из своих уст и не проявив нетвердости во взгляде.
Он поклонился Изотте:
— Я поздравляю этого счастливейшего из мужчин. Молю лишь о том, чтобы он был достоин этого великого блаженства, какое он получает в вас, моя дорогая Изотта.
«Хорошо сказано», — подумал он. Его поведение было корректно, его слова хорошо подобраны. Почему же тогда она выглядит так, будто вот-вот разрыдается?
Он обернулся к графу.
— Изотта сказала, что я задержал приезд. Не я, а события задержали его.
Вкратце он рассказал, как он выкупил свое бегство из тюрьмы в Туре, как он вернулся после этого в Англию, где по требованию долга занимался делами эмигрантов; как он побывал в гибельном деле при Киброне [16] и, позднее, — в бедствии при Савиньи, где он был ранен; как после этого он продолжал сражаться в Вандее, в армии Шаретта, до его последнего поражения от Гоша пару месяцев назад; как ему во второй раз посчастливилось ускользнуть из Франции. Он возвратился в Англию и, поскольку разгром полностью освободил его от всех обязанностей, он направил свои усилия на достижение личных целей, где обязанности его были недолгими и состояли в войне с собственными приготовлениями. Он получил поручение по службе и потому переделал свою фамилию на английский лад — Мелвил — и теперь просит их помнить, что для всех в Венеции он является мистером Мелвилом — английским джентльменом, от безделья изучающим мир.
16
Киброн — 27 июля 1795 г. на полуострове Киброн (Фр.) с английских кораблей была произведена высадка десанта, состоявшего из двух дивизий французских эмигрантов.
Он изложил все это сдержанно, бесстрастным тоном, механически. Мысли его были где-то далеко. Он явился слишком поздно. С Изоттой было связано все, что имело для него значение в жизни; и ему, несчастному глупцу, не досталось то, что он находил божественно прекрасным. Что значила для него эта беседа о его миссии, о службе делу монархизма против сил анархии, которые охватывают мир? Чем был для него этот мир, эти монархисты или анархисты? Что ему делать со всем этим, если свет для него померк?
Однако, даже если внешне рассказ его был монотонным, суть его была достаточно яркой сама по себе. Это был Одиссей, приведший своих слушателей к изумлению и симпатии, углубивший их уважение и любовь к нему.
В конце повествования граф вскочил на ноги в порыве чувств, вызванных известием о задачах Марка-Антуана в Светлейшей.
— Да поможет вам в этом бог, — воскликнул он пылко. — Необходимо напряжение сил, чтобы не быть уничтоженными и чтобы слава Венеции, уже изрядно потускневшая, стала такой, как никогда.