Венецианское завещание
Шрифт:
Наконец, заскрипев, дверь открылась. Не дожидаясь, пока кто-то войдет внутрь, Луиджи повернулся и, шаркая ногами, зашагал прочь. Казалось, он мгновенно одряхлел…
Понимая исключительную важность происходящего, братья Делле Пецце посторонились, пропуская Дайнеку вперед. Но, как только она перешагнула порог, немедленно заскочили вслед за ней.
Дайнека больше ничего не слышала. Она стояла там, где сто лет назад разворачивались события, о которых она столько думала. Тысячу раз она представляла себе эту комнату. Знала, в какой стороне окно. И оно действительно находилось справа от входа.
Братья, ожидая с ее стороны проявления радости, увидев слезы, немедленно удалились. Энергично посовещавшись, они сошлись на том, что Дайнека – una persona di gran sentimento… 14
Комната освещалась лишь тусклым светом из коридора, проникающим через неширокую щель приоткрытой двери. Дайнека подошла к окну. Рука скользнула по упругой паутине и, оборвав ее, нащупала оконную раму. Обнаружив под слоем пыли защелку, Дайнека с трудом отжала ее и с силой потянула створки на себя. Раздался пронзительный звук, похожий на крик. Окно распахнулось.
14
Чувствительный человек (итал.).
Старинные жалюзи, какие часто еще можно увидеть в венецианских окнах, оставаясь закрытыми, не пропускали дневной свет. Наполовину забитые пылью или землей, они проросли мохом и какой-то травой.
Засов не сдвигался. Дайнека, навалившись, толкнула жалюзи, и они с треском распахнулись. Задвижка вместе с куском дерева упала вниз на улицу. Оттуда донесся громкий всплеск воды.
Дайнека подняла глаза и увидела женщину, которая развешивала белье за окном в доме напротив. Она застыла, продолжая что-то держать в руках. Красная тряпка выскользнула из ее рук, но женщина заметила это, только услышав шлепок о воду. Они одновременно посмотрели вниз. По каналу проплывала гондола, в ней сидели японцы. Обосновавшийся на корме певец сладострастно выводил нежнейшим тенором:
– O, so-o-ole mi-i-i-o!
Гондольер, готовясь к повороту, истошно заорал и, привычно упершись ногой в облупившийся угол дома, оттолкнулся от него, медленно поворачивая лодку.
Неподалеку зазвонили колокола. Серебряный звон брызгами рассыпался по зыбкой воде…
«Звон с колоколен… и громкие окрики гондольеров… вот и все наши новости…» Дайнека медленно, припоминая, повторила слова из письма баронессы.
Женщина из окна напротив вздрогнула и, резко развернувшись, убежала в глубь комнаты, видимо, чтобы рассказывать домашним, что ЭТО окно открылось.
Набравшись мужества, Дайнека оглянулась. От одной мысли, что комната простояла запертой сто лет, у нее перехватило дух. В это с трудом верилось. На первый взгляд могло показаться, что сюда не заходили года три, ну, может быть, пять… не больше.
Сыростью не пахло. На полу толстым слоем залегла пыль, образуя лохмотья, похожие на куски ткани. Приглядевшись, Дайнека поняла, что это слежавшаяся паутина.
У стены напротив окна был сооружен дощатый помост. Некрашеное дерево потемнело
Похожий на столярный стол был уставлен коробками, которые громоздились одна поверх другой, их тоже покрывали пласты пыли. В углу стояла металлическая кровать. Изрядно попорченная ржавчиной, она выглядела вполне современно.
И это все столько лет скрывалось за иссохшейся темной дверью и полусгнившими жалюзи, будоража воображение постояльцев гостиницы, конторских клерков и жильцов из дома напротив.
Дайнека подошла к столу. Она перебирала коробку за коробкой и понимала, с каким напряжением здесь работал художник. Скрюченные, пустые тюбики, истертые и затвердевшие кисти. Некоторые коробки были полны красками. Казалось, все здесь готово к работе, но она оборвалась в один миг.
У самой стены стояла украшенная чеканкой шкатулка. Дайнека придвинула ее к себе, но, так и не решившись открыть, подняла глаза. В образовавшуюся в ткани прореху со стены на нее яростно уставился карий глаз.
Над столом висели две картины. Сетчатое, порванное во многих местах полотно мешало их рассмотреть. И только глаз, так напугавший Дайнеку, настойчиво вглядывался в ее лицо.
Она протянула руку и рванула ветхую ткань. В поднявшейся пыли не сразу разобрала, кто изображен на портрете. Как только пыль осела, она поняла, что перед ней Николай Михайлович Бережной.
Поймав себя на мысли, что совсем не так представляла его себе, Дайнека немного огорчилась. Этот новый образ с трудом вписывался в уже устоявшуюся версию о романтической влюбленности молодого художника. Но спустя несколько минут Дайнека поняла, что иным он быть не мог.
Николай Бережной сидел вполоборота, скорее всего, рисовал себя, глядя в зеркало, как это обычно делают художники.
Портрет необыкновенно точно передавал энергию, какую-то упругую устремленность и силу. Карие глаза, голова в полунаклоне, отчего казалось, что он глядит исподлобья.
Можно предположить, что это жесткий человек, с крепким могучим телом. Но его неожиданно выдавали волосы: мягкие, вьющиеся, по-детски тонкие, они кольцами спадали на шею. При взгляде на них становилось ясно, что он молод, нежен и… очень страдает.
Дайнека опустила глаза, затем, снова взглянув на портрет, еще раз повторила себе, что иным он и не мог быть.
Переводя глаза на вторую укрытую картину, она уже знала, что и это портрет. Более того, она догадывалась, кто там изображен.
– «Видела свой портрет… Вы, верно, писали его по памяти…» – Дайнека снова проговорила вслух строки из письма и потянула за ветошь.
Ей открылось прекрасное лицо женщины, изображение которой она обнаружила внутри медальона. Это была Екатерина Эйнауди.
Из комнаты Дайнека вышла с тяжелым сердцем. Взглянув на ожидавших ее братьев, она сказала:
– Я не могу… Простите… Можно мы сходим на почту завтра? – Потом, обозлившись на себя, выпалила: – Я не могу вписать туда свое имя! Делайте как знаете, но я отказываюсь.