Венеция зимой

Роблес Эмманюэль

От мадам Поли Элен должна была идти к Хёльтерхофу. Как только она очутилась внизу, за дверью, к ней сразу вернулась тревога. Элен не верила, что после ее выходки в кафе Андре отступится. Наоборот, она считала, что тщеславный Андре, уязвленный и раздосадованный ее отказом, сделает все, чтобы вновь подчинить ее, снова превратить в женщину, покорно ждущую каждый вечер капризного любовника. После трагедии с Ивонной Элен отчетливей поняла почти примитивный склад его ума, узость взглядов на жизнь и людей. До урока с Хёльтерхофом у нее оставалось время побродить по городу, и она решила сесть на катер пятого маршрута, который следовал через Арсенал до Мурано.

На обратном пути можно выйти на набережной Иезуитов, неподалеку от дома Хёльтерхофа.

На катере было всего три-четыре пассажира. Она устроилась впереди, у запотевшего окна. В глубине души Элен признавалась себе в собственной слабости. Ей не хотелось возвращаться домой, и главная тому причина — страх перед Андре. Элен убеждала себя в том, что должна собраться с силами, дабы устоять, передышка была ей кстати, Потом вдруг сердце охватила тревога: а что, если Андре будет упорствовать, дождется возвращения Ласснера, устроит скандал и разобьет ее счастье? Она долго думала об этом, и внутри нарастало глухое возмущение Андре, его цинизмом, унижающим ее достоинство. Мадам Поли, наверное, посмеялась бы, узнав, что такую неприметную девицу, как Элен, «даже не очень хорошенькую», по словам толстухи, не могли поделить двое мужчин.

После урока мсье Хёльтерхоф и его сестра пригласили Элен остаться на ужин: к ним в гости приехала старая приятельница из Швеции, которая говорила по-французски и, конечно, была бы рада познакомиться с Элен.

Ради такого случая Магда достала старинную посуду и серебряные приборы. Поставила также подсвечники с зажженными свечами, которые освещали лица стариков за столом, придавая им своеобразное очарование, чему немало способствовали наряд шведки — белоснежная крестьянская блуза с пышными рукавами, — платье Магды со стоячим, отделанным кружевом воротником и бархатный бант в ее седых волосах. Говорили о Франции, о Париже, о бургундских и шампанских винах, о том, как нынче смело выступают некоторые молодые писательницы, — и все это перемежалось смехом, от которого на лицах глубже проступали морщины и колебалось пламя свечей. Потом разразилась гроза с громом, раскаты которого напоминали удары молотка по жести. Но это никого не пугало. Правда, Элен уже собиралась уходить, однако ее легко уговорили переждать грозу.

Когда Элен наконец вышла на мокрую от дождя улицу, звук собственных шагов по плитам напомнил ей о том, что в этом городе ее подстерегает опасность. По дороге домой она встретила только одно живое существо — тощего бездомного кота с рваными ушами и облезлым хвостом, который крался вдоль стены в поисках убежища.

Входная дверь была заперта на ключ (Пальеро не разделял пренебрежения Ласснера к запорам). Едва переступив порог и еще не успев зажечь свет, Элен сразу заметила белевшее на полу пятно — конверт.

Несколько слов на визитной карточке. Должно быть, Андре писал второпях, под дождем, потому что чернила местами расплылись. Он непременно ждет ее звонка завтра утром, в воскресенье. Андре указал название и телефон гостиницы. Больше ничего — три торопливые строчки, вытянувшиеся, словно вереница иссиня-черных гусениц (должно быть, он изрядно нервничал). И еще: слово «непременно» было подчеркнуто.

Конечно, звонить ему она не станет. Нужно использовать всякую возможность, чтобы доказать свою независимость. В любом случае завтра она отправится в Местре с Адальджизой: они проводят Анну-Марию, посадят на поезд, а уж дальше, до самого санатория, с ней поедет Пальеро. Вечером же Элен приглашена на ужин к Карло и Марте. Все это объяснять Андре — значит признать

свою зависимость от него. Следовательно, не надо звонить. В какой-то мере ее решимость подкреплялась — и она себе в этом отдавала отчет — тем, что входная дверь была заперта на засов, и Андре все равно не попасть в дом, даже если он придет до ее отъезда. Элен предвидела, что Андре может ломиться к ней, и это казалось одновременно оскорбительным и смешным. В воскресенье утром, занимаясь хозяйством и приводя себя в порядок, Элен была настороже. Иногда она с ужасом думала о будущем. Что произойдет, если Ласснер столкнется с ее прошлым, неожиданно узнает о нем от жестокого, оскорбленного ее неверностью Андре?

В Местре пришлось еще раз открыть чемоданы Анны-Марии, чтобы положить туда подарки, привезенные Элен и Адальджизой. В последнюю минуту, уже на пороге, Анна-Мария обернулась, оглядела свою квартиру, словно хотела, запечатлеть ее в памяти. Одетый по воскресному Пальеро — в кожаном пиджаке, при галстуке — вызвал такси.

Когда они приехали на вокзал, поезд был уже у платформы. В купе сидела пожилая крестьянка, которая сочувственно посмотрела на землистое лицо Анны-Марии.

К часу дня Андре, раздраженный напрасным ожиданием звонка, пришел к дому Элен, настойчиво стучал в дверь, но в ответ раздавалось только эхо. Его заметил мальчуган, игравший на улице с котенком.

— Вам нужен Пальеро?

— Нет, дама из Франции. Она здесь живет?

— Элен?

— Ну да, Элен.

— Она только что уехала в Местре с мамой.

— Зачем?

— Помочь больной Анне-Марии. А это мой кот. Его зовут Кассиус.

— Когда она вернется?

— Мама — вечером. А когда Элен — не знаю, она ничего мне не сказала.

Андре внимательно посмотрел на мальчика — темные волосы, живые, как у белки, глаза. В общем, из простодушных ответов ребенка Андре понял, что Элен ни в грош его не ставит.

— Как тебя зовут, малыш?

— Марио.

— Послушай, Марио, не нужно говорить Элен, что я приходил.

— Почему?

— Это сюрприз, понимаешь?

— Да. Вы тоже француз?

— Конечно. И спасибо тебе. Ты славный малыш.

Чем бы ему занять оставшиеся полдня? Венеция раздражала его. Кругом вода! И дождь, нависший над крышами, готовый пролиться в любую минуту!

Он зашел в ресторан, заказал жаркое и салат. В зале посетителей было мало. Радио тихо передавало песню, воскресившую в памяти вчерашнюю нелепую сцену в кафе. Он упрекал себя за свою вспыльчивость, пожалел, что не смог выдержать заранее выбранный примирительный тон. Теперь все будет сложнее, но он постарается изобразить раскаяние. В подобной ситуации не обойтись без хорошей порции лицемерия. Эта провинциалочка, которую он лишил невинности, была в его вкусе и прекрасно его устраивала: не задавала вопросов, никогда ни о чем не просила и не усложняла жизнь. Если он не приходил на свидание, она с этим легко смирялась, и он никогда не слышал фраз вроде: «Ты уже уходишь?», «Как ты поздно!» или «Когда ты придешь?» Это же просто находка!

До Элен у него была одна секретарша — пальчики оближешь! Ее мальчишеская худоба возбуждала его. Прелестная крошка, но очень уж нервная, с перепадами настроения, всегда изводила его, донимала телефонными звонками. Пришлось с ней расстаться. Элен же — воплощение такта. И никогда у нее не бывает «тяжело на душе», как у Ивонны, с ее приступами тоски и заплаканными глазами. «Cosas де mujer» — женские штучки, как говорила испанка, служившая у Ивонны, когда он спрашивал у нее, что с хозяйкой, С Элен — ничего похожего. Сдержанная, спокойная, покорная…