Венки Обимура
Шрифт:
Изгнанник приник к щелке, чтобы ни слова не упустить, и тут... тут словно бы ветер мимо него прошумел.
Скрипнула дверь -- неужто вернулся хозяин? Нет! В избе появилась высокая женская фигура, до пят прикрытая большим серым платком. Взвизгнул Ерема и выронил свой узелок с золой.
– - Чур меня, чур!
– - размахивал он руками, крестился и отплевывался.-Ведьма, ведьма! Как ты сюда попала?!
– - Да через дверь. Ты ведь лишь печные трубы успел заговорить, -ответила женщина, и в голосе ее дрогнула
– - А ворота? Изгородь?
– - вскрикнул знахарь.-- Изгородь-то я заговорил, еще как сюда шел!
– - Изгородь для тех преграда, кто по земле ходит. Неужто ты думал, что какой-то золой, будь оны хоть из семи печей, можно меня остановить?
– - Ведьма, ведьма... Иль я слово заговорное спутал?
– - спохватился за голову знахарь.-- Не то молвил в урочный час? Нет же, крепко затвердил я, с каким к царскому подойти человеку, с каким к голи перекатной, с каким -- к нечисти, вроде тебя...
– - Тише!
– - велела гостья.-- Болящую обеспокоишь.
– - Коли не померла, так спит!
– - отмахнулся Ерема.
– - Вот как?.. А тебе и горя мало?.. Для чего ж ты здесь туман наводишь, слова попусту сыплешь?
– - Так ведь народишку лишь бы звенело позвончее да блестело поярчее, гремело пострашнее. Ты вон тоже поди разные байки-сказки сказываешь, когда гаданья свои разводишь, честному люду глаза отводишь.
– - Не понять тебе этого,-- тихо ответила ведьма.-- Всех по себе не равняй.
– - А как жить тогда?
– - изумился Ерема.-- Коль не по себе, так по кому? Кто выше? Тогда сам ниже окажешься. Если не по себе равнять -- разве в ком разберешься? А в себя заглянешь -- и другого, будто в зеркале, увидишь.
– - Для тебя все злые заведомо, чего еще видеть?
– - молвила ведьма.
– - Отчего же? Вон Савватий посулил гончарню свою, коль дочку исцелю. Стало быть, он добрый... пока.
– - Ты-то исцелишь?
– - Слышь, Ульяна... Помоги!
Изгнанник вздрогнул. Ульяна? Та, что живет у истока?
– - Помоги!
– - молил знахарь.-- Чую, есть в тебе сила неведомая. А доход с гончарни -- пополам. Ну, не пополам, конечно, а треть -- тебе! Ты подумай, как много. Целая... четверть!
– - На что мне доход твой?
– - усмехнулась женщина.
– - Вот и я про то,-- обрадовался Ерема.-- На что тебе доход? Другим отплачу. Слова лихого про тебя в деревне не скажу, вот и благодарность.
– - Знаю, знаю, что ты меня словами, будто черной смолой, мажешь,-кивнула Ульяна.-- Только клевета -- что худая трава, а траву и скосить можно.
– - Как бы косонька не притупилась, как бы рученька не осушилась,-пробормотал Ерема.-- Помоги мне!
– - Помогу,-- согласилась гостья.-- Да только не тебе и не за доход с гончарни. Прилете... пришла я Наталье помочь. А ты ступай, ступай отсюда!
Ерема покорно пошел прочь, но, едва
А Ульяна между тем заперла изнутри дверь и прошла за занавеску, разделявшую горенку.
– - Наташа, цветик мой!
– - услышал Изгнанник ее голос и едва узнал его, так мягок он сделался.
– - Открой свои ясные глазоньки!
– - Ульянушка...-- прошелестело в ответ, и больше Изгнанник не слышал ничего до тех пор, пока занавеска не откинулась и Ульяна не вывела на середину избы девушку.
Не знай Егор, что видит ту самую Наталью, коя приходила по весне к колдуну, нипочем не признал бы ее! Исхудала, почернела... Голова ее никла на плечо Ульяны, а та, обводя избу рукой, молвила:
– - Погляди, девонька, на свой дом на родимый. Уйдешь навек -- по тебе каждая половица заплачет, каждое бревнышко зарыдает. А что станется с батюшкой?
– - Не кручинь ты мою душу!
– - застонала Наталья, а Ульяна все свое:
– - Ляжешь ты в землю сырую, холодную, и никто никогда не согреет тебя, не приголубит, водицы испить не подаст. Будешь ты лежать в досках гнилых, а твои подруженьки на засидках-вечерницах песни петь станут, косы лентами украшать, в новые сарафаны рядиться, с добрыми молодцами водиться. Наталья схватилась за горло:
– - Ох, навылет ты меня... Но нет уж дороги мне обратной, далеко ушла я от живых!
– - А ты вернись, вернись! Вспомни Иванушку...-- чуть слышно выговорила Ульяна, и девушка сникла в ее руках. С трудом довела ее Ульяна до лавки, усадила. Долго сидели они молча, потом Наталья вдруг тихонько запела:
Ты трава моя, ты шелковая,
Ты весной росла, летом выросла.
Под осень травка засыхать стала,
Про мил-дружка забывать стала.
Мил сушил-крушил, сердце высушил,
Ох да свел меня с ума-разума...
Забилась Наталья:
– - Из-за него, лиходея, отцветаю прежде времени! По нему, проклятому, столько слез источила! Будь и ему так же горько да солоно, пусть и его румянец сокроется, пусть и его глазоньки исплачутся!..
Ульяна крепко прижала ее к себе:
– - Опомнись! Каково ему будет жить, зная, что любимая не прощенное, а клятое слово ему напоследок вымолвила?! Да проведай он, что ты с собою понаделала, прилетел бы сокола быстрее! Но крепки засовы монастырские, не добраться туда мирской весточке, и сова ночная крылья обобьет, а не проскользнет. Уж я-то знаю...-- печально молвила она.