Венки Обимура
Шрифт:
– - Кто вы и откуда, девицы?
– - Мы -- дочери Иродовы, двенадцать сестер-лихорадок. А имена наши -Трясавица, Огневица, Гнетуха, Маяльница, Невея, Колея, Знобея, Чихея, Ломовая, Бледнуха, Вешняя, Листопадная.
– - И что же вы, дочери Иродовы, тут делаете? Кого ищете?
– - Сидели мы всю зиму зимскую в снеговых горах, а как степлело, в люди пошли. Да вот беда -- никак не найдем себе добычи.
– - На что же вам люди?
Тут лихие девки затараторили наперебой:
– - Кости ломить! Шеи кривить! Уши глушить! Очи слепить! Тело измождать! Лепоту изменять! Зубы ронять!..
– -
– - Она залилась слезами, а рябая Невея хриплым голосом закончила:
– - Нету нам туда ходу! Не про нас добыча!
– - Чуем, хаживает в ту деревеньку кто-то, кто нашу силу осилить может, -- лязгала зубами Трясавица.
– - Сунемся туда сейчас -- себя погубим.
– - Ой, куда же нам, бедненьким, деваться? Нету силушки по свету шататься!
– - причитала Знобея, не попадая зуб на зуб.
– - Слышь-ко, странничек... ты, часом, не в ту деревеньку путь держишь?
– - молвила Огневица, заплетая свою жиденькую коску.
– - А тебе что?
– - Мы тут посидим, в лесочке-холодочке, подождем: может, батюшка наш, поганый-проклятый царь Ирод, ниспошлет нам разговеться какого-нито тощенького да плохонького человечушку. А ты, коль невмоготу средь людей станет, только свистни, только кликни -- враз появимся, всех изведем, всех истребим! Лишь тогда мы в ту деревеньку войти сможем, когда нас недобрым словом позовут.
– - Нет, я не позову!
– - отмахнулся Егор и пошел побыстрее прочь. А вслед неслось разноголосо-жалобное:
– - Не зарекайся, голубчик! Да имена наши не позабудь: Трясавица! Огневица! Маяльница! Невея! Гнетуха-а!.. Долго летели за Егором их голоса.
* * *
Пастуха в деревне приветили. Ни на хлеба кусок, ни на слово доброе не поскупились. Ночевал он поочередно то в одной избе, то в другой. И вот настал черед идти к Митрею Дубову. Хозяйка собрала ужин, а сама разговор завела.
– - У Савватия-гончара, слышь, совсем в худых душах девка!
– рассказывала Ненила, расширив глаза так, будто ими договаривала недоговоренное. Мужик-чурбан слушать ее притомился, хоть пастуху новости поведать, благо молчун, каких мало, сроду не поперечится.
– - Ох, взяло, шибко взяло Наталью! Какая это лихоманка к ней привязалась, ломает да сушит?
Егор не отвечал, хотя мог бы сказать, что сестры-лихоманки тут ни при чем: ни одной нет в деревне. Да Нениле его ответы ни к чему:
– - Уж и святой воды с золой давали ей испить, и земляным углем из-под чернобыльника пользовали... Видать, испортили деву. Может, озыком, или кладью, или след вынули. Вон, Ерема пошел нынче ведьм гонять из Наташкиной избы. Ее батюшка хорошую плату посулил. А меня спроси -- я скажу, кто виновник! Какую ведьму гонять -- по имени назову! Наташка ведь по монаху сохла, бегала за приворотным зельем то к колдуну, то к Ульяне. Михаилу пожгли люди добрые, избавили от страху народишко, а Ульяна... Тихая она, да страшная. Укутается в свой серый плат и сидит, ровно сова, лица не кажет. Зато как вымолвит слово вещее -- обомрешь! В чаще лесной живет, еще глубже, чем колдун, -- у самого истока
– - черные шутки шутит. Не простая она лечейка, а лихая гостейка.
Долго еще говорила что-то Ненила, но Изгнанник не слушал: та, что живет у истока Обимура, бывает в деревне! Он может увидеть ее!
От этой мысли не спалось. Чуть уснули хозяева, Егор тихо вышел во двор. Ясная, чистая стояла ночь. Никогда Егор не видел такого: по всему небосводу шли от месяца радужные лучи, будто играл он со звездами. Сердце Изгнанника дрогнуло. Что таит в себе эта игра? Просто ночь являет свои диковины, или... Не забыл ведь он слов Куратора: "У Другого ночная связь". Не он ли?!
Изгнанник торопливо огляделся. Мирно спала деревня. Темными стояли избы, лишь в одном окошке мерцал свет. Еще пуще затревожилось сердце... Перемахнув плетень, Изгнанник прокрался меж гряд, путаясь в шершавой огуречной ботве. Глянул сквозь щель в ставнях в горницу, где стояли седовласый человек с печальным лицом и знахарь Ерема.
Давно, давно Егор его не встречал! И подивился: ну с чего бы ему испытывать к одним людям приязнь, а к другим -- отвращение? Лишь бы выжить, лишь бы прожить свое...
Хозяин молил знахаря:
– - Сделай Божескую милость, исцели дочку. Одна она у меня. И что же это за напасть, что за горюшко!.. Проси чего хочешь, только спаси!
– - Чего хочешь?
– - в задумчивости повторил Ерема.-- Может, ты это для красного словца? А потом отречешься?
– - Да я в вечную кабалу готов к тебе пойти, только вылечи Наташу. Век станем за тебя Бога молить!
– - Ну, с Богом я и сам сговорюсь, -- властно перебил знахарь.
– - А вот гончарня твоя...
– - Гончарня?
– - удивился мужик.-- Одни слезы! Да ведь и ты не приучен ни к какому ремеслу.
– - А сам на что?
– - быстро спросил Ерема.
– - Вон о чем речь...
– - молвил хозяин.-- В вечную кабалу я к тебе посулился! Ну что же, от своего слова не отступник. Лечи дочку, а за платой дело не станет.
– - Коли так, все заслонки печные задвинь, двери притвори -- и уходи подальше, -- велел Ерема, и пока хозяин не исполнил всего и не ушел в соседскую избу, он столбом стоял, посреди горенки.
А потом знахарь вынул из-за пазухи узелок и начал высыпать из него золу по углам, приговаривая:
– - Заговариваю я от встречного-поперечного, от сглазу-озевища, от притки, от приткиной матери, от. черного, рыжего, завидливого, урочливого, от глаза серого, черного, от двоезубого, от троезубого... Как заря переходила и не потухала, так из рабы Божьей Натальи все недуги и болести моими словами выбивало. Вы, болести, подите прочь от нее в темные леса, на сухие дерева, где народ не ходит, скот не бродит, птица не летает, зверье не рыщет. Запираю заговор свой тридевятью тремя замками, тридевятью тремя ключами, и слова мои крепче камня, острее булату!