Венок Альянса
Шрифт:
Он не видел – и мог ли видеть – как потрясённо смотрит на него множество пар глаз. Он не слышал опустившейся на равнину тишины – смолкли песнопения лорканских жрецов, стихли переговоры вполголоса среди рейнджеров. Разве что, генерал Аламаэрта по-прежнему казался глубоко погружённым в себя.
– Чего я стою, если я могу останавливать армии, выжигать самую чёрную тьму из этого мира, но не могу отменить величайшую несправедливость, не могу спасти то, что мне дороже всего… Эта сила - не более, чем насмешка… Век человеческий - конечен, я знаю, но почему это должно быть так? Почему я могу быть лишь неумелым, растерявшимся орудием, которое в самом важном - бессильно…
Последние слова Андо произнес сдавленным хрипом из-за подкатывающих к горлу
Андрес забыл напрочь о бдительно наблюдаемом им Викторе, о стоящих рядом Далве и Гарриетте, невозможно видеть что-то ещё, когда перед твоими глазами расступившееся небо проливает тот самый чистый свет, который всю жизнь мы можем видеть лишь в маленькие дырочки звёзд. Словно дверь, в замочную скважину которого лился свет, волшебная музыка – вдруг распахнулась настежь.
Алан, не чувствуя тела, шагнул навстречу этому свету – шагнул к Андо. Сквозь этот свет он чувствовал всё – и боль, наполняющую душу Андо, и эту устремлённость, и надежду, и стыд, и любовь.
Он подошёл к коленопреклонённому Андо, робко коснулся его плеча, потом положил на плечи обе ладони – скользя, обнимая.
– Андо… Андо, слышишь меня? Не плачь, Андо, не казни себя. Если ты чего-то не можешь, если где-то лежит предел твоей силы - это не должно быть твоей виной. Андо, нужно просто верить. Твоя вера живёт в тебе – разве эта вера не говорит тебе, что бог слышит молящегося, что его милость с каждым, кто вверил ему своё сердце? Бог, в которого ты веришь, сделает так, как лучше всего, он устроит для тебя лучший путь… Бог, которого ты всегда нёс в своём сердце… Как ему не услышать – тебя?
Андо посмотрел снизу вверх на Алана. Его глаза светились, как и все его тело, словно выпуская тот самый Свет изнутри, окутывая облик Андо коконом святости в глазах мальчика. Протянув дрожащую руку к Алану, Андо оперся о нее и медленно, неуверенно встал с колен.
– Не печалься обо мне, - тихо произнес крылатый подросток, - Я не стою…
Андо грустно улыбнулся, но глаза так и остались полными невыплаканных слез, и положил мерцающую руку на голову Алана.
Алан почувствовал, как что-то – быть может, этот самый свет, быть может – что-то ещё более тонкое, неуловимое, сильное – толчками, пульсом входит в его голову, разливается по его телу, по его существу, по всему, что есть он, равномерно разливаясь, густо, полно, величаво, с неукротимой мощью, с тихой лаской. Словно океан, заполнивший предназначенную для него огромную каменную чашу, разливал теперь свои волны, вылизывая им каждый камень, заполняя каждую его трещину. И где-то в нём вставали смутные тени кошмаров, что шли с ним всю его жизнь и стали роднее отца и матери – и таяли, опадая, угасая под его напором, растворялись в океане точно так же, как растворилась бы в нём чайная ложка соли – не найти, никогда не найти. Безбрежный, первозданный океан был чист, лишён скверны, и полон совершенным воплощением того ощущения покоя и счастья, которое он впервые ощутил в первом своём настоящем сне.
Андо убрал руку с головы мальчика. Потом медленно, все так же осторожно передвигаясь, по-видимому, боясь упасть, пошел обратно на корабль. И лишь спустя минуту, всё в том же потрясённом молчании, процессия двинулась вслед за ним.
– Я не знаю, правильно ли будет, если я… начну этот разговор… Но кажется, неизбежно следует озвучить эту некую… общую для всех мысль… Что это было там, внизу?
Гарриетт покачал бокалом, на дне которого ещё плескался чай.
– Ну… Если уж подыскивать слова и определения… На Земле есть такой праздник – Преображение, или Богоявление. Думаю, вот что-то подобное.
– Это несерьёзно… - нервно отозвалась Далва, - Андо, и…
– А как я могу назвать то, что я видел, иначе, чем тем, что я видел?
– Не всё то золото, что блестит, - подошёл к столу Сонара, - и не всё то господь, что светится. В наше-то время мудрено об этом не знать. Фальшивых чудес и того, что впечатлило нас только потому, что мы этого не поняли,
Коренастый пожилой дрази глянул на него хмуро, с осуждением.
– Сонара, тебе всегда не хватало веры, с первых дней, как тебя помню. Чудеса совершаются в этом мире каждый день, и одно из свойств этих чудес – именно то, что мы их не замечаем. Господь творит для нас чудеса так же, как воздух для нашего дыхания, тихо и каждодневно, не травмируя нас при этом невыносимыми для нас откровениями.
– Это, по-твоему, было тихим?
– А тебя это травмировало?
– Если благодать высших сил, живущая в этом месте, решила проявиться через Андо, то ей, конечно, виднее… Мы понять эту логику не в состоянии. Но если в этом был какой-то знак для нас, то мы должны будем его понять.
– Как-то это грустно, - молвила Раула, - когда бог что-то хочет дать нам понять, а мы не понимаем этого. Почему б ему не выражаться тогда попроще?
– Воля Наисветлейшего, - произнёс младший из жреческой части лорканцев, воздев руки в традиционном молитвенном жесте, - бывает непостижима, нашему слабому смертному уму приходится всю жизнь идти к её постижению. Иногда наше греховное, извращённое восприятие уводит нас далеко от божественного понимания. Поэтому Наисветлейший посылает к нам божественных учителей, чтобы они, говоря на нашем языке, доносили для нас слово его. Но может быть, сейчас, в нашей греховности и гордыне, мы все так отдалились от пути Наисветлейшего, что уже мало явить нам учителя из нашей среды, дабы не позволять нам… и дальше замыкаться в нашем невежестве. Мы забыли об истинном смирении, мы должны снова стать смиренными, осознав, что если Наисветлейший предпочёл иномирца, чтобы явить перед нами свою силу – значит, все мы крепко виновны перед ним. Та земная девушка говорила, что мы смыслим в праведности не больше птицы, несущей яйца, и теперь я вижу, что она была права. И хотя душа моя жаждет сейчас откровений и наставлений, я счёл бы недопустимой дерзостью подходить к Просветлённому самому.
– Я думаю, это не вина, - проговорил Гарриетт, - это явление не для устрашения, не для подавления… Это явление скорее божественной любви. На Земле один проповедник, что жил неподалёку от нас, всегда говорил, что люди совсем неверно понимают желания бога. Бог не хотел бы пугать нас или всё время чего-то требовать от нас, бог хотел бы поделиться с нами любовью, поделиться тем, как ему хорошо от того, что мы у него есть, и хотел бы, чтоб осознание его существования делало нас не скованными и боящимися, а счастливыми, как и он сам. «Бог хотел бы сказать вам: чего вы паритесь?» - так он говорил.
– Он был со своими трактовками, должно быть, не слишком популярен? – улыбнулась Далва.
– Пожалуй… Людям как-то приятнее видеть в боге надсмотрщика, чем доброго друга. Это, по мнению того проповедника, и огорчало бога больше всего. Именно в этом и есть суть факта, что люди отвернулись от бога, а не в том, исполняют ли они заповеди или даже часто ли они молятся.
Алан не сразу заметил, войдя в каюту, что он в ней не один. Андо сидел, не зажигая света, на кровати, тихо, неподвижно.
– Андо… Я не знаю, наверное, правильнее вообще сейчас не заводить разговора о том, что там произошло, думаю, тебе и так слишком многие жаждут задать множество вопросов… Я просто поблагодарю тебя… Хотя, слова благодарность тут становится мало. Те удивительные перемены, которые я ощущаю в себе… Порой мне кажется, что я всё ещё сплю. Что это сон, разве что в нём нет этого мерцания и я чувствую своё тело… Это удивительно, чувствовать его… так. Словно я собрался, полностью, воссоединился, без швов. Прежде… вот это, что было во мне, равномерно пронизывало меня всего, разбивая на множество частей, и иногда у меня было ощущение, что это только оно держит меня целым, как некая вязкая смола, что… Это было в моих снах, Виргиния слышала это… Что никому я не нужен больше, что никто не удержит меня больше. Теперь я знаю, что… я чувствую себя. Полностью.