Венок на волне
Шрифт:
– А между прочим, со знакомыми принято здороваться!
Я повернулся, еще не понимая, к кому этот голос обращен. И тут кто-то тихонько, но настойчиво толкнул меня в плечо.
– Здравствуйте, отважный товарищ!
– опять засмеялся голос.
Я шевельнул плечами, коловоротом развернулся на сто восемьдесят и обомлел: она! Да, это была та самая блондинка, с такой теперь близкой родинкой у краешка губ. Опять надавили пассажиры, штурмующие автобус на очередной остановке, и снова, как тогда, локон обжег мои губы. Вокруг пламенели кленовые букеты, а мне показалось,
– На следующей выходите?
– спросила она.
– Конечно!
– сказал я.
Она была в коричневом плаще, и из-под воротничка приветливо выглядывал голубой газовый шарфик. Я думал, что вот сейчас спросит про ту мою выходку. Даже не напомнила. Только поинтересовалась как бы невзначай:
– Скажите, Борис ваш приятель?
– Друг, - с гордостью ответил я.
– А что?
– Да так, ничего, - улыбнулась она.
– Рыцарь двадцатого века.
Я так и не понял, хорошо это или плохо, когда тебя называют рыцарем двадцатого века.
Мы прошли всю Апрелевскую улицу, и у поворота на Киевское шоссе она остановилась.
– Вот я и дома, - сказала она, - до свидания...
И тут я понял, что если мы не условимся о встрече сейчас, то не увидимся больше никогда. А мне не хотелось - почему?
– мне очень не хотелось, чтобы так вот - "здравствуйте" и "до свидания".
– Вы в кино ходите?
– спросил я первое, что пришло в голову, лишь бы что-то спросить, лишь бы не уходила вот так, сразу.
– Ну, а почему же нет?
– опять улыбнулась она, и я почувствовал, что разгадал нехитрую уловку этих слов.
– На девять тридцать, как все взрослые люди. Особенно по выходным дням.
Да! Кажется, Борис говорил: она работает на "Грамушке" - так апрелевцы называют завод грампластинок.
Я начал формулировать новый словесный заход - и куда только девались слова!
– но она вполне серьезно спросила:
– Хотите пригласить? Вон домик с зелеными наличниками. Злых собак во дворе нет.
– И, кивнув, пошла по дорожке вдоль багряного палисадника.
Домой я возвращался окольным путем, чтобы дольше идти. Шел и думал: "Как все просто! Надо же - вдруг на тебя сваливается нежданная радость. Такого настроения у меня еще никогда не было. С чем бы это сравнить, когда на душе праздник? А ни с чем. Радость - она и есть радость. Праздник - он праздником и зовется.
Сколько раз мы встретились? Можно пересчитать по пальцам. Дважды были в кино. Я даже не помню названия картин. И еще просто так бродили по улицам. У меня и в мыслях не было ее поцеловать. Мы смотрели на звезды, слушали тишину, парение легких кленовых листьев. Ветер дышал осенним холодком...
Нет, ветер был ни при чем. Грусть наводил другой сквозняк. Я знал, что нам придется расстаться надолго, слишком надолго, но не ожидал, что разлука наступит так скоро.
– Вот повестка пришла, - сказал я однажды Лиде и протянул "Правду".
Она не сразу поняла.
– Где повестка?
– Читай, - показал я ей на первую страницу.
– "Приказ министра обороны СССР, - продекламировала Лида, подражая Левитану.
– В связи с увольнением в запас военнослужащих, в соответствии с пунктом первым настоящего приказа призвать на действительную военную службу в Советскую Армию, Военно-Морской Флот, пограничные и внутренние войска граждан, которым ко дню призыва исполняется восемнадцать лет, не имеющих права на отсрочку от призыва, а также граждан старших призывных возрастов, у которых истекли отсрочки от призыва".
– Ну и что?
– спросила она.
– Ко дню призыва мне все восемнадцать, отсрочек не имею, - отчеканил я по-военному.
– В таком случае шагом марш!
– скомандовала Лида мне в тон. И, помолчав, добавила: - А куда же напишу я? Как я твой узнаю путь?
– Все равно, - сказал он тихо, - напиши куда-нибудь.
Мы рассмеялись.
– А как же тот рыцарь двадцатого века? У него что, отсрочка?
Я промолчал.
Повестка из наро-фоминского райвоенкомата пришла через две недели.
4.
Меня никто не будил это точно. Но какая-то непонятная сила словно подтолкнула койку, я вскочил, не открывая глаз, потянулся за робой и только тут услышал частые, торопливые звуки ревуна.
– Скорее в рубку!
– крикнул Афанасьев и рывком взлетел по трапу. Я кинулся за ним.
– Боевая тревога! Боевая тревога!
– раздалось из динамика.
– Корабль к бою и походу приготовить!
Знакомый и незнакомый голос. Жесткий, требовательный, повелевающий.
Я втиснулся в рубку и не сразу узнал Афанасьева. Он сидел в наушниках и берете, будто впаянный в кресло. Только руки в непрерывном движении от кнопки к кнопке, от рычажка к рычажку. Мне показалось даже, что он как-то сразу осунулся, на скулах обозначились желваки, губы сжаты, и взгляд неотрывно нацелился в экран локатора: он уже светился, и по кругу нервно бегала зеленая стрелка луча.
Афанасьев снял наушники и кивнул мне, будто только что увиделись.
– Садись рядом, будешь помогать...
Злопамятный или нет? Наблюдая за проворными движениями его рук, на ощупь находящих нужный рычаг, я устыдился вчерашней вспышки. Нет, наверное, не за здорово живешь нацепили Афанасьеву лычки.
А из динамика раздавался все тот же отрывистый, энергичный голос, отдающий приказания.
– Кто это?
– спросил я Афанасьева, показав на динамик.
– Командир, конечно...
– И он взглянул на меня с недоумением.
Неужели командир? В спокойных металлических фразах, что доносились из динамика, я еще многого не понимал. Да и относились они сейчас к тем, кто на верхней палубе готовился к съемке со швартов. Но этому голосу сейчас внимало все.
Я силился представить командира на ходовом мостике таким, каким видел в каюте, и не мог. Такой всемогущий голос должен принадлежать совсем другому человеку. На его приказания незамедлительно, будто эхо, отзывался каждый отсек, каждая рубка. Мне даже представилось, что командир и корабль сейчас - одно целое. И не капитан 3-го ранга склонился над переговорной трубой, а весь корабль, вибрируя, говорит его голосом.