Венские каникулы
Шрифт:
Жерар в три прыжка слетел вниз и кинулся в драку. От его тяжелых чугунных ударов солдаты попадали в разные стороны. На Жераре трещал смокинг. Кто-то прыгнул ему сзади на спину, но он сбросил человека, крикнул:
– Черт возьми, я ведь тоже француз, негодяи! Остановитесь!
Но к солдатам подоспела помощь, и драка не утихала...
...Даниэль и Вахтанг сидели в ресторане, ждали. Оба все время поглядывали на дверь. Наконец, Даниэль сказал:
– Ты прав, теперь уже точно что-то случилось. Пошли, - и они разом встали,
...Они вышли из ресторана, направились к "майбаху". Уже издали они увидели, как в машине беснуется овчарка. Она билась мордой и лапами о стекло, скалила клыками, рычала и хлопья пены падали с морды на обшивку сиденья.
Даниэль и Вахтанг оглянулись по сторонам, потом Даниэль открыл дверь, и овчарка пулей выскочила из машины, помчалась по набережной к пристани, распугивая редких прохожих.
– Пожалуйста, будь в машине, - сказал Даниэль.
– Я с тобой, - решительно ответил Вахтанг.
– У тебя плечо. Будь в машине. Кстати, в багажнике весь наш капитал!
– и Даниэль побежал по набережной вслед за овчаркой.
Овчарка влетела на пристань и с глухим, грозным рычанием бросилась в самую гущу дерущихся. Вот она впилась одному солдату клыками в плечо и тот отскочил в сторону с криком:
– Собака! С ними собака!
А овчарка, словно фурия, вертелась среди солдат, сбивала их с ног, била клыками налево и направо. С криками, руганью солдаты начали разбегаться.
– Что, сукины дети, получили?!
– громко хохотал Жерар и с маху ударил какого-то солдата в челюсть.
– А это тебе привет из Марселя, подонок!
Солдат полетел в воду с пристани, с шумом поднялся фонтан черной воды.
– Тыловые крысы!
– издали кричали французские соддаты.
– Если бы не собака, мы бы вам показали!
– Если бы не собака, и если б вас был целый батальон!
– закричал Жерар в ответ и присел на корточки перед овчаркой, обнял ее, нежно погладил.
– Ах ты моя собака... ты моя нежная, умная собака...
И в это время появился Даниэль - он тоже успел поучаствовать в драке: лацкан пиджака оторван, на скуле ссадина, тяжело дышал, облизывал сбитые костяшки пальцев:
– Черт бы вас побрал! Мы будто сами напрашиваемся, чтоб нас загребли в комендатуру... дураки... мальчишки...
Овчарка тяжело дышала, торопливо облизывала ссадины на лице Жерара, и он блаженно улыбался:
– Ты ничего не понимаешь... нормальная драка...
– Из-за чего хоть сцепились?
– Разве у вас, славян, поймешь? А где Владимир? Он же был здесь!
И в это время из катера вновь раздался женский крик, и через минуту на палубу поспешно поднялся черноволосый сержант с усиками. Он был без берета, лицо исцарапано в кровь, галстук съехал в сторону, на куртке оторвано несколько пуговиц.
– Проклятая бабенка, - выругался сержант, пробегая мимо. За сержантом выскочил солдат. У него тоже расцарапано лицо,
– Эй, ребята, куда так торопитесь? Может, выпьем по рюмке "Мартеля", ха-ха-ха!
На палубу катера вышли певица и Владимир. Серебристое платье на ней растерзано, она оглядывалась, растерянно повторяла:
– Пелерина! Боже мой, моя пелерина...
– Дура!
– свирепо рявкнул Владимир, - чертова дура!
– Он схватил ее за руку и потащил за собой. Прошел мимо Жерара и Даниэля и даже не посмотрел в их сторону.
– Кажется, остаток вечера мы проведем без него, - сказал Жерар...
...В спальне полумрак. На окне проплывали неоновые отблески. Владимир курил, глядя в окно, говорил с глухой яростью:
– Я понимаю тех, кто это делает из нужды! Чтобы не умереть голодной смертью! Чтобы накормить детей! Но я не понимаю, когда этим занимаются просто так... ради удовольствия! С каждым встречным! С пьяными подонками!
За его спиной был слышен тихий плач. Певица сидела на кровати и плакала, уткнув лицо в ладони. Она совсем раздета и обнаженное тело матово отсвечивает. Кажется, оно выточено из мрамора. И мерцающие волосы рассыпались по плечам.
– Тебе, наверное, хотелось, чтобы тебя изнасиловала вся эта бравая компания! Как кобели в очереди к истекающей сучке?! Шлюха!
– Перестань... перестань...
– она плакала, качая головой. Владимир молчал, ожесточенно курил, прикурив от окурка новую сигарету, пристально глядя в темноту.
– Ты ничего не понимаешь...
– плачущим голосом говорила певица, - как трудно... невозможно жить... Я пою в ресторане за пятьдесят оккупационных марок... А буханка хлеба стоит сорок пять... А у меня есть еще старуха мать, которая тоже хочет есть... И я должна одеваться, чтобы прилично выглядеть, должна покупать пудру, духи и чулки... Я не знаю, кому эта война принесла больше страданий, мужчинам или нам... Я, наверное, была бы счастлива, если бы меня убили на фронте... Боже мой, ты ничего не понимаешь, - и она снова заплакала.
– Как мне противны ваши сальные похотливые рожи! Винный перегар изо рта... жадные, нахальные руки... Владимир медленно подошел к кровати, сел и осторожно погладил певицу по волосам, по обнаженным плечам.
– Извини...
– с трудом произнес он.
– Я дурак... Я просто пьяный дурак...
– Ты ведь не немец. Ты плохо говоришь по-немецки. Ты кто?
– Я русский...
– Русский?
– она в страхе отшатнулась от него.
– Да, русский, - грустно улыбнулся он.
– Зовут меня Володей. А тебя?
– Элиза...
– вздохнула певица, подняв голову. От слез на глазах размазалась тушь, темными полосками стекала по щекам.
– Ты здорово пела. Ты так здорово пела, что я сразу потерял голову, когда услышал...
– он обнял ее, поцеловал в испачканные тушью глаза, губы...