Вентус
Шрифт:
– Ты потеряла кого-то из близких?
– Армигер вновь обвел комнату взглядом, отметив про себя изящный деревянный стол и каркас кровати.
– Мужа, да?
Меган кивнула и нагнулась за очередной пригоршней перьев.
– Я знаю, что такое терять. И что такое пытаться спасти.
– Она бросила на Армигера почти свирепый взгляд.
– В конце концов ты всегда теряешь то, что хочешь сохранить. И чем больше стараешься, тем хуже. Так что теперь я знаю, как себя вести.
– И как же?
– Все сохранить невозможно. Но можно спасти какую-то часть.
– Она грустно глянула на деревянный шкаф.
– К
– Меган встала, подошла к шкафу и провела рукой по резному дереву.
– Я сидела и смотрела, как он его мастерит. Он долго им занимался!.. Мы любили друг друга. Когда теряешь мужа, тебе кажется, что ты потеряла все на свете. Все просто лишается смысла. Забавно, но я очень нескоро поняла, что шкаф и другие вещи по-прежнему здесь. Это все, что у меня от него осталось.
– Она пожала плечами и повернулась к Армигеру: - А что потерял ты?
Армигера невольно охватила ярость. Как будто она могла понять, что он потерял!.. Хотя, возможно, потеря мужа для нее равноценна его собственному несчастью.
– Я потерял свою армию.
– И чуть было не потерял свою жизнь!
– рассмеялась Меган.
– Но настоящего солдата это не волнует, верно?
Армигер рассеянно почесал руку.
– Солдат ничего не волнует, моя добрая леди.
Она подошла и села на краешек кровати. Армигер почувствовал запах куриных перьев.
– Я готова поверить тебе, - сказала она серьезно.
– Потому что ты что-то потерял, а не просто сбился с пути.
Армигер уставился на нее. Он не мог об этом говорить - часть его «я», с которой он общался ранее, была выше слов и пяти человеческих чувств. Она, эта часть, изобрела другие средства для выражения своей сущности.
Армигеру хотелось поговорить на языке грома, развороченной земли и сотрясенного воздуха. И он бы сделал это, если бы хватило сил.
Вспомнив, что своими силами, которые имелись сейчас в его распоряжении, он обязан этой женщине, Армигер потупился.
– Мне кажется… я действительно умер. Я умер… когда она умерла.
Местоимение «она» совершенно не годилось для обозначения высшего «я»; однако сородичи Меган считали, что их души - женского рода. Армигер, обхватив себя руками и глядя мимо Меган, пытался подобрать слова.
– Больше, чем жена. Больше, чем королева. Мой бог умер. Без него не только моя жизнь не имеет смысла… Он одухотворял все вокруг: воздух, камни… абсолютно все!
– Я так и поняла - по твоему виду и по бреду, который ты нес во сне,- вздохнула Меган.
– Я вижу, ты потерял не меньше, чем я.
– Нет! Больше!
Он сердито выпрямился, ощущая колющую боль в боку. Меган терпеливо и без испуга наблюдала за ним.
– Она не была человеком. Она была… Ветром. Женщина изумленно вздернула брови, но лоб ее тут же разгладился.
– Это многое объясняет, - сказала она. Теперь пришел его черед изумляться.
Меган осторожно протянула руку и коснулась шрама у него на шее.
– Я знаю посмертные обряды. Мне самой приходилось их исполнять.
Армигер откинулся на подушку. Его ярость улетучилась. Странно, он чувствовал внутреннюю неловкость, как будто обманул ее - хотя на самом деле лишь сказал то, что женщина могла понять.
Все кругом утонуло в серых сумерках.
– Спи, мой морф, - промолвила Меган.
Армигер лег. И услышал, как она пробормотала, возможно, больше для себя:
– И какую часть вот этого ты сможешь сохранить?
– Похоже, сегодня последняя теплая ночь в этом году, - сказала Меган днем позже.
– Я рада, что ты наслаждаешься ею.
Армигер улыбнулся ей. Он стоял на просеке рядом с избушкой. На небе всходила Диадема. Спутник Вентуса назвали так за россыпь блестящих белых кратеров, которые, казалось, усыпали ее овальную поверхность алмазными искорками. Бывали ночи, когда Армигер благословлял эти светящиеся точки, а бывало, что он проклинал их, в зависимости от того, что было выгоднее его армии: светлая ночь или кромешная тьма. Сегодня он впервые любовался ими просто так.
Ему было хорошо. И он даже понимал почему. Пока он выздоравливал, Армигер чувствовал себя свободным от всякой ответственности.
– Странно…
Меган посмотрела вверх на луну, потом снова на него.
– Что странно?
– Я должен был умереть, - пробормотал он. Она тронула его за плечо.
– Раны у тебя были ужасные, но они быстро заживают. Разве это не естественно для морфа?
– Я не совсем морф, - сухо отозвался Армигер.
– Я просто похож… Хотя в общем ты права.
Он соврал ей легко, не задумываясь. А потом подумал: возможно ли вообще объяснить это смертной? Раньше он даже и пытаться не стал бы.
Армигер оторвался от созерцания ночного неба и посмотрел на Меган. Он совершенно не понимал ее. Женщины редко входили в его планы. Однако сейчас она стояла рядом с ним, во тьме, оглашаемой стрекотом цикад, и не играла в борьбу за власть, как это делали мужчины. Она взяла на себя ответственность за судьбу незнакомого раненого воина так, словно это подразумевалось само собой.
– Моя связь с высшим «я»… - Армигер осекся. Потом начал заново: - Это больше, чем любовь. Мы были одним целым. Когда… она умерла, я тоже должен был умереть. Потому что я - это она. Во всяком случае, так я думал.
Меган кивнула:
– Мы всегда так думаем, когда любим. И тем не менее надо жить дальше.
Сначала Армигер. решил, что она его просто не поняла. А потом вдруг подумал: возможно, Меган сознает, что они воспринимают мир по-разному, и пытается перевести его страдания на доступный ей язык.
Мысль о том, что она не жалеет усилий на такую никчемную работу, поразила Армигера. Ибо понять кого-то - и впрямь труд, причем нелегкий. Сам Армигер занимался этим только для того, чтобы предугадать действия противника.
Если бы Меган держала свои выводы при себе, он решил бы, что она поступает точно так же. Но она делилась с ним.
– Ее убили на войне?
– спросила Меган.
Армигер хотел было ответить «нет», поскольку локальная заварушка, в которой он участвовал, не имела ничего общего с межзвездным конфликтом, приведшим к гибели его высшего «я». Однако он мог сыграть с Меган в ее же игру. Что будет понятно ей на эмоциональном уровне?
– Да.
– Ты больше не будешь солдатом?
Армигер почти не слышал ее. Почему он до сих пор жив? Когда его «я» умерло, ему надлежало погибнуть тоже или по крайней мере, снова превратиться в безмозглую машину.