Верь мне и жди
Шрифт:
Погода была скверная, как и положено в ноябре: то дождь, то снег. Я долго мучилась выбором, что надеть: пальто, теплую куртку или шубку. Куртка предполагает штаны, но раз я пойду в церковь, штаны не годятся. Если в юбке и сапогах — значит, теплое пальто или шуба. Ехать электричкой в шубе неудобно — значит, пальто. Оно длинное, но что делать?
Жаль, конечно, что я не умею водить машину, но это ремесло не для меня. Я испытываю панический ужас, когда нахожусь за рулем, ты это знаешь. Все твои попытки приобщить меня к вождению заканчивались крахом. Ты надеялся, что на курсах я смогу преодолеть психологический барьер, и уговаривал пойти учиться. Я решительно отказывалась, зная, что это бесполезно.
Доехала до Ленинградского вокзала на метро, потом долго выясняла, какие электрички останавливаются на станции Полевой. Выяснив, купила билет, подождала полчаса и пустилась в путь. Я так редко выбиралась из дома, что отвыкла от людей, поэтому обрадовалась месту у окна. Всю дорогу я обозревала проносящиеся унылые пейзажи, думала о том, что скажу отцу Александру. Я везла с собой подарки и вкусности, которые накупила в супермаркете у вокзальной площади. Насте — кухонный набор: фартук, прихватки, полотенца, отцу Александру — большую пачку хорошего чая, Петру Александровичу — электронную машинку. Ну и еще коробки со сладостями.
В электричке я ехала около часа. По проходу без конца тянулись попрошайки и торговцы мелочами, нудили заученные речи, но никто им ничего не подавал и ничего у них не покупал. Непонятно, зачем они ходят. От них веет обреченностью и беспросветной тоской. Я не вынесла и подала пятьдесят рублей какому-то инвалиду в камуфляже. Я не умею отгораживаться от просящих помощи, я все равно им верю. Сколько пишут и говорят по телевизору, что это бизнес, мафия, что нищие живут лучше, чем наши учителя и врачи. Все равно не могу видеть протянутые руки.
На станции Полевой я постояла на платформе, размышляя, где может быть автобусная остановка, и в результате пошла за сошедшими со мной нагруженными женщинами. Они действительно привели меня к автобусной остановке. Расспросив их, я выяснила, что мне нужно ехать двадцать минут и еще идти два километра по проселочной дороге пешком. Я с сомнением посмотрела на свои кожаные сапоги на высоких каблуках, но испытанию даже обрадовалась. Будто это хоть как-то искупало мою вину…
Автобус был битком набит, и я едва втиснулась на нижнюю ступеньку. Дверь зажала мой пакет, я еле вытянула его, чудом не порвав. На уровне моего носа оказалась чья-то грязная побитая рука. Автобус тряхнуло, и я смогла наконец подняться в салон. Стоять пришлось на одной ноге. Рядом на сиденье качался пьяный мужичонка, от которого разило как из пивной бочки. Мужичонка бесцеремонно оглядел меня с ног до головы, потом гаркнула на весь автобус:
— Мадам!
Я вздрогнула и раздраженно посмотрела на него. Мужичок обращался ко мне.
— Мадам! — повторил он. — Вам нужен нормальный мужчина?
— Что-о-о? — изумилась я.
Мужичок поспешно оправдался:
— Я только спросил!
Рядом захохотали. «Нормальный мужчина» обиженно сопел. Я думала, этот путь никогда не кончится. Однако скоро автобус затормозил и, пыхтя, остановился. Я спустилась по ступенькам и попала в месиво из грязи и снега. Вокруг какие-то поля и разбегающиеся в разные стороны дороги. Хорошо еще, они были снабжены указателями, среди которых значилась и Дубровка. Я потопала вперед по грязной дороге.
Возможно, летом, в сухую погоду, мое путешествие по ней заняло бы не более двадцати минут, теперь же я волочилась все сорок, а то и час. Когда показался золотой купол Николая Чудотворца, я была измотана, вся заляпана грязью и страшно хотела пить. С самыми радужными надеждами я доковыляла до церкви и увидела у дома священника несколько легковых машин. Должно быть, батюшка с матушкой принимали гостей. Я вздохнула: не вовремя явилась.
Подойдя к крыльцу, постояла, не решаясь войти. И тут дверь отворилась и на пороге показалась Настя.
— Ну надо же! А я все спрашиваю отца Александра, почему Красковы не приезжают. И тут ты!
Она так естественно перешла на ты, что я не могла не ответить тем же. Настя спустилась с крыльца и поцеловала меня.
— Проходи скорей! А где твоя машина?
Однако зорким взглядом уже окинула меня, поняла.
— Так ты пешком? С ума сойти! На этих каблуках?
— Да я только от остановки шла… — бормотала я благодарно, поднимаясь на крыльцо.
Мы вошли в дом, Настя скинула с плеч куртку, и я увидела вполне определенно выступающий животик. Воскликнула:
— Настя, ты ждешь второго?
— Да, — улыбнулась она. — И не собираюсь останавливаться на этом.
— Счастливая…
Настя внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, провела в горницу. Там за столом сидели взрослые люди, ели, пили и шумно разговаривали. Петр Александрович пристроился на коленях у бородатого дядьки.
— У нас гости, реставраторы из Москвы. Они помогали нам восстанавливать храм, — объяснила мне матушка. — Присоединяйся, я сейчас принесу прибор.
— Подожди, Настя, — остановила я ее. — А где отец Александр?
— Он в храме, на службе.
— Я пойду к нему, хорошо?
Настя с тревогой взглянула на меня:
— С Колей все в порядке?
— Да, он на гастролях.
— Ну иди, потом с батюшкой возвращайтесь, будем обедать.
Я прошла по выложенной плитками дорожке к белой церкви, вошла с широкого крыльца в открытые двери и тотчас погрузилась в особую атмосферу храма. Прихожан было мало — несколько пожилых женщин, дурно одетых, с усталыми, безрадостными лицами. А меня наполняло какое-то чувство, немного напоминающее то, что я пережила в концертном зале, слушая Марину, но более глубокое, всепоглощающее. Я с легкостью отдалась ему и забыла о времени. Вспомнила венчание, твое одухотворенное лицо под венцом. Это была наша церковь…
Пока ехала, я боялась предстоящего разговора с отцом Александром; теперь же исповедь казалась непременным, естественным итогом моего пребывания в церкви.
Я дождалась, когда прихожанки, подойдя под благословение, постепенно покинут храм, и только тогда обратилась к батюшке:
— Отец Александр, я хотела бы исповедаться.
Священник, конечно, узнал меня. Он кивнул и жестом пригласил пройти в левый придел.
— Я слушаю вас, — слегка наклонив ко мне голову, мягко произнес он.