Верь мне и жди
Шрифт:
— У вас что-то случилось? — спросила она своим низким, грудным голосом.
— Нет, — беспечно пожала я плечами. — Почему вы спрашиваете?
— Вы простите, но я не могу не сказать: вы плохо выглядите.
— Да? — испугалась я. — Почему? Вернее, что именно плохо?
Марина сделала неопределенный жест.
— Так сразу не скажешь. У вас нездоровый вид, будто после больницы. Я потому и спрашиваю. Вы не больны?
Тут передо мной поставили фужер с шампанским, и я схватилась за него с жадностью.
— Нет, — ответила, когда выпила все до дна. — Не больна.
Марина с удивлением наблюдала за мной.
— Может быть, вы перенесли какое-то потрясение? Николай вам звонит? У него все в порядке?
Я кивнула утвердительно и снова подозвала официанта, чтобы заказать еще шампанского.
— Вы много пьете, — сделала замечание Марина.
Но мне было уже все равно. Какого фига (прости меня) она суется со своими замечаниями? И вдруг меня осенило: это ее письма ты хранишь в ящике стола! Сейчас я ее разоблачу! Спросила как бы между прочим:
— Вы были в студии первого января, когда группа отмечала Новый год?
— Нет, — в недоумении ответила Марина.
Прикидывается, подумала я. И спросила в лоб:
— Скажите, вы когда-нибудь ему писали?
— Кому? — еще более удивленно спросила Марина.
— Коле. — Какая же она недогадливая!
— Нет, — ответила обескураженная Марина.
Я чувствовала себя Эркюлем Пуаро. Достав из сумки ручку и записную книжку, сунула скрипачке:
— Напишите что-нибудь! — Я хорошо помнила почерк, которым было написано письмо.
Надо отдать должное Марине — она не воспротивилась следственному эксперименту и написала: «Вам не следует придавать этому такое значение!» И добавила вслух:
— У Николая огромное количество поклонников в разных городах.
Я про себя добавила: «И поклонниц, и, может, даже внебрачных детей». Я поняла, что окончательно схожу с ума.
— Вам надо ехать домой, — сказала встревоженная Марина, когда я собралась было вновь позвать официанта. — Хотите, я провожу вас?
Она расплатилась с подошедшим официантом и поднялась из-за стола. Я не сопротивлялась, когда она помогла мне надеть шубку. Однако подумала, что скрипачка стремится попасть в наш дом, чтобы быть поближе к тебе. Когда мы сели в такси, я опять допустила открытую грубость, прямо спросив:
— Вам хочется посмотреть, как он живет?
— Я не стану заходить, если вы об этом. Только водителю скажите, куда везти.
Я объяснила с нарочитыми подробностями, только что этаж не указала. Мне казалось, так я уедаю Марину. Однако она не обижалась, только по-прежнему с тревогой смотрела на меня. Как и обещала, проводила меня до подъезда (машина остановилась у ворот), но заходить не стала. Только сказала на прощание:
— Берегите себя.
Я устало кивнула и попросила нехотя:
— Могу я надеяться, что Коля ничего не узнает о… о том, что было сегодня?
Марина улыбнулась:
— Конечно.
Я кивнула и вошла в подъезд.
С того дня я сделалась осторожнее. Конечно, мне не хотелось представать пред тобой форменной развалиной, спившейся старухой. Я попыталась отвлечься, за бокал хваталась лишь в крайние случаи, когда тоска одолевала совсем. Теперь я поторопилась найти помощницу по хозяйству — все-таки в присутствии постороннего человека я не стану распускаться. И кто-то живой будет рядом, можно словом перемолвиться.
Для поисков требовалась ясная голова, поэтому я держалась днем совершенно спокойно. Мне звонили из агентств, предлагали варианты, я ездила на собеседования. Остановилась на Лиде. Познакомившись с ней, поняла, что не ошиблась. Лида старше меня на десять лет, как и ты. И на десять лет раньше окончила университет, тот же факультет, что и я. Мы вспоминали общих преподавателей — на удивление, они были. Казалось, все менялось, летело в тартарары, снова восстанавливалось, а в университете все было по-прежнему.
Лида когда-то работала в школе, преподавала русский язык и литературу, однако нужно было кормить семью, мужа и дочь, а школьных денег хватало лишь на неделю и то с трудом. Лида пошла в домработницы к богатым людям. У нее отличные рекомендации. До нас она служила у известного пародиста, но ушла по собственному желанию. От природы исключительно честный человек, она не вынесла атмосферы слежки и недоверия, крайней мелочности, придирок и скупости. Об этом я узнала гораздо позже, когда мы немного подружились. Лида, ты знаешь, очень сдержанна, немногословна, никогда не спорит, не возражает, абсолютно добросовестна. Словом, я подписала договор без сомнений.
Она стала приходить ежедневно, кроме выходных, на два-три часа. Я выдала помощнице ключи, чтобы она могла сама открывать дверь, если меня нет дома или я сплю. Договорились, что Лида будет покупать продукты или заказывать по телефону, убирать всю квартиру каждый день, а раз в месяц проводить генеральную уборку, иногда готовить еду. Она делает все тщательно, без халтуры, неторопливо, но проворно. Мне нравится смотреть, как она движется, легко, без напряжения, думая о чем-то своем.
Однажды я спросила:
— А чем занимается ваш муж?
Лида выпрямилась, поправила выбившиеся из-под косынки волосы и спокойно ответила:
— Да как сказать… Дома сидит. Читает, общается в Интернете, в игры какие-то играет.
— Не работает? — подняла я брови.
— Он больной, слабый, — уклончиво ответила Лида и принялась за работу, давая понять, что дальнейшие расспросы нежелательны.
Потом я узнала, что она всю жизнь тащит на своих плечах мужа и дочь, которая причинила ей в свое время немало горя. Уходила из дома, в пятнадцать лет жила со взрослым человеком, презирала родителей. Теперь-то, конечно, она выросла, вышла замуж, родила ребенка. Лида по-прежнему помогает ей, и отношения постепенно наладились.