Верь мне
Шрифт:
– Скинешь мне?
– Угу, – выдает он.
И со вздохом поднимает взгляд куда-то выше моей головы.
– Мне пора возвращаться, – сообщает то, что я уже с мучительной тоской жду. – Насчет денег. Утром переведу. Ты в ответ ничего не будешь должна.
– Саш… – вырывается у меня задушено. – Не делай мне еще больнее.
Вижу и слышу, как тяжело сглатывает. А потом… Скупо кивает.
– Забери, – в моей руке оказывается злополучный браслет, отдав который две недели назад, я чуть не разодрала от отчаяния себе запястье – так не хватало этой значимой безделушки. Потому и сделала татуировку, заполняла ею пустоту. –
И вновь Георгиев отшагивает, скрываясь от меня в темноте. Я машинально сжимаю браслет. Не знаю, что с ним теперь делать. Вроде бы и держать у себя не могу… Но как позволить Саше его выбросить?
А он… Понимаю, что больше Георгиев мне ничего не скажет.
И тогда я решаюсь сказать то, что изначально не хотела вываливать.
– Меня привезли на склад в порту. Я почти постоянно была в отключке, но иногда приходила в себя. Слышала, как они обсуждали, что все нужно сделать чисто. Утопить хотели, чтобы просто исчезла. Яхту уже готовили. Но вдруг появилась Людмила Владимировна. Спросила, кто отдал приказ, и отменила его, сделав упор на то, что весь криминал прикрывает она. Мне же, когда я окончательно пришла в себя на квартире у Лаврентия, был предложен выбор: молчаливое участие в ее постановке или возврат к смертельному приговору через ад насилия всеми теми ублюдками, которые изначально меня держали в порту. Эту же участь она сулила всем моим сестрам, включая самых маленьких.
Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
Все эти шумные процессы со стороны Георгиева исходят.
– И кто отдал первый приказ? – толкает он ледяным тоном, в котором не разобрать ни одной эмоции.
– Машталер Владимир Всеволодович и… Георгиев Игнатий Алексеевич.
Выдав это, наконец, разворачиваюсь и медленно убираюсь с места, где, я знаю, Сашу разбомбят новые адские эмоции.
Дома я запираюсь и долго стою у двери. Тяжело дыша, таращусь в глазок, боясь и одновременно надеясь увидеть, как на лестничной клетке вдруг вспыхнет свет.
Минуты тянутся долго, но неизбежно накручивают большой отрезок времени, после которого становится понятно, что Георгиев не появится.
Покидаю пост. Кормлю возмущенно мяукающего Габриэля. Принимаю душ. Закладываю стирку. А уже в кровати получаю обещанный месседж. Ждала, поэтому наушники держала наготове. Нажимаю на воспроизведение и, закрывая глаза, откидываюсь на подушку.
С первых же строк плачу. Весь текст пропитан такими сильными мужскими чувствами, что они меня накрывают и сносят, как шторм. К тому же я точно знаю, что Саша сейчас в дороге, но слушает эту песню со мной. Кажется, что рядом находится. Наполняет своими эмоциями. И меня, вкупе со своими, от лютого переизбытка буквально разрывает на куски.
Я тебя люблю,
И это навсегда.
Сердцу моему –
Невыносимо.
Я тебя люблю,
И это навсегда.
Больше не держу,
Но мы же неделимы[1].
К концу трека я с таким отчаянием рыдаю, что попросту захлебываюсь и задыхаюсь. Прихожу в себя лишь тогда, когда в динамиках стынет тишина.
Порываюсь
Уже добавляю несколько треков в переписку, а потом со стоном удаляю и отбрасываю телефон куда подальше.
Первый день после этой встречи, как и все предыдущие, выдается мучительно сложным. На второй становится легче. На третий градус спадает еще немного. Учеба закончилась, и я стараюсь брать больше работы. Но жизнь все равно трудно заполнить. Поэтому я встречаюсь с подругами, хожу с ними в клуб. Отвлекаюсь всеми возможными способами. Мечтаю в кого-то влюбиться, хотя давно не верю, что это возможно.
В середине июля ко мне приезжают в гости Лиза с Артемом. Я, конечно, встречаю их на всю широту души. Беру выходной, чтобы погулять с ними по городу – Лиза ведь первый раз в столице. Уступаю свою спальню – кровать у меня хоть и полуторная, и все же поудобнее совсем узенького диванчика в гостиной. Но главное, что я делаю исключительно ради самых важных людей в своей жизни – я становлюсь к плите готовить. У Лизы седьмой месяц беременности. Кажется, в этот период нужна особенно полезная и вкусная еда. Я стараюсь изо всех сил. И, слава Богу, Чарушины остаются довольны. Нахваливают меня, что, не скрою, безумно тешит.
– Боже, я влюбилась в твоего кота, – мурлычет Лиза, тиская Габриэля перед отъездом. Он вообще не любит посторонних, но ее принял сразу же: то ли мы реально очень похожи, то ли моя сестра все-таки божественное существо, способное влюбить в себя любого. – Как хорошо, что он у тебя есть! Заботься о моей сестренке, Габи. Охраняй и оберегай, малыш… Ласкотун какой… Мм-м… – смотрит на Темыча, пока тот не прыскает смехом.
– Пойдем уже, Ласкотун Лиза.
И снова мы остаемся с Габриэлем вдвоем. Нет, Анжела Эдуардовна, конечно, заглядывает каждый день. Да и есть работа, девчонки… Но тоска в душе – как ущелье, которое ничем не заполнить. Оно не зарастает, а, напротив, становится глубже. А самое страшное, что на дне котловины тикает бомба с часовым механизмом. В один из дней прилетает сообщение от Сашки, и она тут же, черт ее дери, взрывается.
Александр Георгиев: Привет. Приеду сегодня ночью. Будешь дома? Нужно, чтобы ты просмотрела фотографии. Это к делу по южному региону.
Догадываюсь, что и зачем он делает. Мне Тимофей Илларионович рассказывал, хотя я в половину тонкостей так и не врубилась.
Сонечка Солнышко: Что за фотографии? Пришли на мыло. Зачем в такую даль ехать?
Сердце после взрыва не просто колотится… Буквально летит, заставляя дрожать и задыхаться.
От одной мысли, что увижу Сашу, становится настолько плохо, что впору вызывать скорую.
Александр Георгиев: Не доверяю сети.
Нет, я не выдержу еще одного раза!
Сонечка Солнышко: Передай фото Полторацкому. Ему можно доверять. Он завтра будет в Киеве на пару дней. Я посмотрю и так же верну.
Какое совпадение, кстати: снова они вместе приедут.
Александр Георгиев: Это наше с тобой дело. Я буду лично. Примерно в половине первого.
Сонечка Солнышко: Я работаю до двух.