Верь мне
Шрифт:
– На хрен такое расставание, Сонь, если ты по-прежнему внутри меня сидишь, – припечатывает надсадно, разбивая остатки моего равновесия. – И никакие слова, никакие долбаные обещания, никакое чертово расстояние изменить это не могут.
Что он такое говорит?! Зачем вскрывает этот проклятый портал?
Нельзя ведь… Как жить потом?!
– Ну, с Владой я тебе быть не мешаю, – выталкиваю намеренно ровно.
На самом же деле… Задыхаюсь.
– Как и я тебе с Полторацким.
– Это не то! – выпаливаю, прежде чем успеваю себя остановить. – Не так, как было у нас!
– Блядь, Сонь… – хрипит Саша, почти касаясь лбом моей переносицы. А мне и от его горячего дыхания становится пьяно. Знобит в лихорадке. Если бы он не держал, наверное, упала бы. – Вот и у меня не так, понимаешь? Совсем не так.
– Ты женишься… – захлебываюсь странными звуками. – О чем вообще речь? Ты меня за дурочку, что ли, принимаешь?
– Ты же не любишь его, – заявляет Георгиев вместо того, чтобы дать мне какие-то ответы. – Знаю, что не любишь. Зачем издеваешься над собой? – он вроде как остается спокойным. Лишь дышит тяжело. И умудряется требовать: – Прекрати эти отношения, Сонь.
Ну, вообще… Оборзел принц!
– Прекрати свои, Саш!
– Полторацкий тебе не нужен, – продолжает методично долбить. – Пошли его на хрен. Я буду тебе помогать. Как раньше. Каждый месяц первого числа – перевод на твоем счету. Со мной не придется работать. Я обеспечу тебя полностью. Сколько скажешь, Сонь… Все.
Это наглое предложение просто ошарашивает и лишает дара речи. Хорошо, что ненадолго.
– А взамен что, Саш? Просто интересно… – нервно смеюсь. – Женишься, а меня попросишь быть твоей любовницей?
Он, к моему стыду, выглядит удивленным, но быстро хватается за предоставленную возможность.
– А ты бы согласилась? – приглушенно бьет вопросом на вопрос. И зачем-то оповещает: – Я с Владой с мая не спал.
Что еще за бред?!
Женится, но не спит? И не планирует?
– Между нами не может ничего быть, – не знаю, каким чудом мне удается вернуть себе самообладание и сказать это сдержанным тихим тоном. – Ты знаешь, что дело не во Владе и не в Полторацком. Даже если не станет их, мы не будем вместе.
Печальная правда. Горечь всей моей жизни. Но это так. Нет смысла плакать и биться в судорогах боли.
И Георгиев это тоже понимает. Сразу же отступает. Далеко отшагивает. Вижу лишь общие очертания его фигуры.
– Да, верно, – отзывается мрачно. – Хрен знает, о чем подумал… На секунду допустил мысль, что ты готова попробовать снова.
И эта чертова мысль захватывает меня. Парализует. Лишает возможности говорить и думать. Секунда за секундой бегут, собирая целую минуту, а может, и того больше… А мы все молчим.
Надо же… Надо что-то сказать… Надо!
Шагаю к нему, обхватывая себя руками. В надежде поймать взгляд, не останавливаюсь, пока не оказываемся друг к другу вплотную.
– Что ты почувствовал, когда получил подтверждение, что измены не было?.. Когда понял, что сам все разрушил? – тихо выдыхаю я.
Наверное, это жестоко – спрашивать подобное. Но я не могу не спросить. Мне нужно понять.
В Сашиных глазах появляется блеск. Он не дышит. И не моргает. Смотрит на меня сквозь это стекло долгое-долгое мгновение.
– Я умер, – хрипит он. – И больше не воскресал.
По моей спине рассыпаются жгучие, как язвы, мурашки. От затылка и до самых ягодиц. Не скрывая этого, позволяю телу вздрогнуть.
– Ты вспоминаешь?.. Иногда… Нас… – шепчу едва слышно.
Звуки улицы в разы громче.
– Мне снится, – выдыхает Георгиев так же тихо. – Каждую ночь.
И снова его ответ вызывает у меня острую дрожь. На этот раз по всему телу она разлетается.
– Еще… Есть одна песня, – говорит он отрывисто. – Я слышу в ней нас.
– Скинешь мне?
– Угу, – выдает он.
И со вздохом поднимает взгляд куда-то выше моей головы.
– Мне пора возвращаться, – сообщает то, что я уже с мучительной тоской жду. – Насчет денег. Утром переведу. Ты в ответ ничего не будешь должна.
– Саш… – вырывается у меня задушено. – Не делай мне еще больнее.
Вижу и слышу, как тяжело сглатывает. А потом… Скупо кивает.
– Забери, – в моей руке оказывается злополучный браслет, отдав который две недели назад, я чуть не разодрала от отчаяния себе запястье – так не хватало этой значимой безделушки. Потому и сделала татуировку, заполняла ею пустоту. – Если не нужен больше, продай. Или выброси. Не хочу это делать за тебя.
И вновь Георгиев отшагивает, скрываясь от меня в темноте. Я машинально сжимаю браслет. Не знаю, что с ним теперь делать. Вроде бы и держать у себя не могу… Но как позволить Саше его выбросить?
А он… Понимаю, что больше Георгиев мне ничего не скажет.
И тогда я решаюсь сказать то, что изначально не хотела вываливать.
– Меня привезли на склад в порту. Я почти постоянно была в отключке, но иногда приходила в себя. Слышала, как они обсуждали, что все нужно сделать чисто. Утопить хотели, чтобы просто исчезла. Яхту уже готовили. Но вдруг появилась Людмила Владимировна. Спросила, кто отдал приказ, и отменила его, сделав упор на то, что весь криминал прикрывает она. Мне же, когда я окончательно пришла в себя на квартире у Лаврентия, был предложен выбор: молчаливое участие в ее постановке или возврат к смертельному приговору через ад насилия всеми теми ублюдками, которые изначально меня держали в порту. Эту же участь она сулила всем моим сестрам, включая самых маленьких.
Вдох. Выдох.
Все эти шумные процессы со стороны Георгиева исходят.
– И кто отдал первый приказ? – толкает он ледяным тоном, в котором не разобрать ни одной эмоции.
– Машталер Владимир Всеволодович и… Георгиев Игнатий Алексеевич.
Выдав это, наконец, разворачиваюсь и медленно убираюсь с места, где, я знаю, Сашу разбомбят новые адские эмоции.
Дома я запираюсь и долго стою у двери. Тяжело дыша, таращусь в глазок, боясь и одновременно надеясь увидеть, как на лестничной клетке вдруг вспыхнет свет.