Верь мне

Тодорова Елена

Георгиев выключает фонарик. И пару секунд спустя, поднимая мою руку, вкладывает мне в ладонь зажигалку.

– Держи, – сопровождает действия словом, будто сомневается в том, что не уроню, едва он отпустит.

Я игнорирую новые разряды тока, которые расходятся между нами, едва случается мимолетный контакт кожи с кожей. Быстро отнимаю руку и сбегаю в маленькую гостиную, на комоде в которой и хранится целая батарея крупных ароматизированных свечей. Поджигаю их я редко, но мне нравится, как они здесь смотрятся, добавляя скромному

интерьеру моего жилища тепла и уюта.

– Проходи, – приглашаю несколько запоздало.

Но…

Саша и не ждет. Мгновение спустя понимаю, что он уже за моей спиной. Зажигалка едва не выпадает у меня из рук, так сильно я на нервах вздрагиваю. Часть свечей так и остается неподожженными. В попытке ускользнуть, отхожу к окну. Но, увы, Георгиева это не останавливает. Ощутив его ладони у себя на плечах, боюсь пошевелиться. Он же… Прижимается полностью. Выбивая из меня сдавленный полувздох-полустон, перехватывает одной рукой поверх груди, а второй – поперек живота и буквально вдавливает меня в свое каменное тело.

Мокрая одежда не снижает исходящего от Саши жара и не умаляет моих сумасшедших ощущений. Меня за миг начинает лихорадить.

– Зачем ты?.. – выталкиваю задушено.

– Не могу иначе… – выдыхает он тяжело. – Позволь хоть так… Ненадолго моя… Моя…

В этот момент из моего горла вырывается натуральное всхлипывание. Поздно прикусываю губы и прекращаю дышать. Только как бы с собой ни сражалась, за ребрами такие судорожные процессы происходят, что грудная клетка дергается. И Саша это чувствует. Не может не чувствовать эти резкие движения.

В отражении оконного стекла вижу, как он морщится и кривит губы, словно и ему так же больно, хоть и проживает эту бурю молча, лишь качая головой.

– Прости… – хрипит он нереально скрипучим, будто бы заржавевшим глубинным голосом.

Я затыкаю себе рот ладонью и тихо скулю в нее. Саша же переводит дыхание и, прикрывая глаза, прижимается лицом к моим волосам. Позволяю себе сделать то же – опустить веки и застыть в этом мгновении.

Вдохи на полный объем легких совершаем на пару. Так же синхронно выдаем неторопливые выдохи. Шкала шторма несколько выравнивается. Замираем уже спокойнее. Саша окутывает меня своими запахом, теплом, силой и какой-то необъяснимой стойкостью. Я тону в нем, но не захлебываюсь. На миг ловлю всепоглощающее умиротворение.

– Все получат по заслугам. Я разрушу эту чертову систему, – заверяет Саша таким жестким тоном, что у меня мурашки проступают. Но в разы больше их становится, когда он, смягчая тон, шепчет: – Верь мне.

Почему-то именно эта просьба звучит как оглушающий выстрел. Мы вместе дергаемся – оба испытываем удивление. Расходимся и в растерянности смотрим друг другу в глаза. Понимаю, что он из-за того, что посмел просить, ошарашен не меньше меня, а потому не комментирую. Игнорирую полностью, несмотря на то, что западает в душу.

– Ты совсем другим стал, – не могу не заметить

снова. – И раньше был чересчур серьезным. Но сейчас вообще… Меня от тебя знобит, – признаюсь, не в силах удерживать в себе.

– Почему? – тихо отзывается Саша.

– Ты смотришь… И нас будто тьмой окутывает.

– Ты же говорила, что не боишься.

– А я и не боюсь… Это другое.

Замолкая, не разрываем зрительного контакта. Выдерживаем долгий напряженный отрезок времени, прежде чем я одергиваю себя и опускаю взгляд.

– Можешь снять мокрую одежду, – предлагаю сдавленно. – Я дам сухие вещи, чтобы ты не ехал в сыром.

Не дожидаясь реакции, иду обратно к комоду, чтобы вытащить из нижнего ящика оставленные Чарушиным удлиненные трикотажные шорты и такую же простую футболку.

– Чей шмот? – высекает Георгиев глухо, но ощутимо резко, едва протягиваю ему вещи.

– Есть разница? – выпаливаю я раздраженно.

– Для меня, блядь, есть.

– Ты будто ревнуешь! – заявляя это, собираюсь напомнить, что прав на это у него нет.

Да только не успеваю.

– Мать твою, Сонь… Конечно, ревную, – выдыхает Саша зло и вместе с тем откровенно уязвимо. – Конечно, ревную, блядь! Я ведь мечтал, чтобы ты была только моей.

Хочется наплевать на все и, бросившись к нему в объятия, заверить дурака, что так и есть. Но… Хоть меня и задевают его эмоции так сильно, внешне остаюсь хладнокровной.

– Я тоже много о чем мечтала, Саш… Увы, ни черта в этой жизни не сбывается до конца.

Он со вздохом выдергивает у меня вещи. Отбросив футболку, встряхивает шорты и, разглядывая их, хмурится.

– Не похоже, чтобы твой старик такое носил… Кельвин, блядь!

– Ох, Боже… Да ты дурак просто! – вырывается у меня. – Это Чарушин оставил, когда гостил у меня с Лизой, ясно?!

– Ясно! – парирует так же громко.

И почему-то, черт возьми, улыбается.

Я прикусываю губу и, качнувшись, увожу взгляд в сторону.

Вздох. Неосознанно снова смотрю на Сашку. Жду, что он пойдет с вещами в ванную. Но вместо этого… Георгиев поддевает воротник своей мокрой футболки и раздевается прямо передо мной.

Моргаю суматошно. Со свистом втягиваю воздух. Однако не отворачиваюсь, когда он вдруг оказывается обнаженным. Я забыла, какой он потрясающе красивый мужчина. Нереально оторвать взгляд, даже если придется за эти минуты вновь умереть.

В мягком мерцании свечей определенно есть какая-то особая магия. Таращусь на обтянутые смуглой кожей литые мускулы и бесстыдно часто дышу. Выпуклые грудные мышцы, покатая линия плеч, рельефные руки, разбитый на четкие кубики пресс с влажной от дождя порослью темных волос.

Знаю, что если прикоснуться, на ощупь он божественно твердый и обжигающе горячий.

Большой. Сильный. Сексуальный.

Слава Богу, что спину не вижу. Сашкина широкая спина – слабость, которую я никогда перерасти не смогу.