Верь в мою ложь
Шрифт:
Он глубоко вздохнул. И сказал:
— Дебора…
Он знал, что она по его тону поймёт его сомнения, о которых не желала слышать. Ей не приходило в голову, что он просто хочет защитить её. И, наверное, это было только к лучшему. Потому что она терпеть не могла, когда он защищал её от жизни, даже если ей доставались от этой самой жизни такие удары, которых Сент-Джеймс уж никак ей не желал…
Дебора сказала очень тихо:
— Я знаю, о чём ты думаешь. И это заводит нас в тупик, ведь так?
— Мы просто по-разному смотрим на вещи. Мы подходим к вопросу с разных сторон. Один из нас видит в этом некую возможность, в то время как другой видит непреодолимые трудности.
Дебора немного подумала над его словами. А потом
— Как странно. Похоже, в таком случае ничего нельзя сделать.
Она легла рядом с мужем, но повернулась к нему спиной. Он выключил свет и положил ладонь ей на бедро. Она никак не откликнулась.
Лондон, Уэндсуорт
Время подходило к полуночи, когда Линли наконец добрался до Изабеллы. Несмотря на своё обещание, он прекрасно понимал, что ему куда лучше было бы отправиться вместо этого домой и поспать — насколько это было возможно в такую ночь. Но он всё же поехал к ней и вошёл в квартиру, воспользовавшись собственным ключом.
Изабелла встретила его у двери. Томас вообще-то предполагал, что она уже будет лежать в постели, но похоже было на то, что Изабелла и не думала пока что ложиться. Линли увидел, что возле дивана горит свет, вокруг разбросаны журналы, явно упавшие на пол в тот момент, когда она услышала звук ключа в замке. И халат тоже упал на диван, а поскольку под ним на Изабелле ничего не было, она предстала перед Линли совершенно обнажённой и, как только он закрыл за собой дверь, шагнула к нему и потянулась губами к его губам.
У неё был вкус лимона. На мгновение Линли позволил себе подумать, не значило ли это, что она снова пьянствовала. Но тут же ему стало наплевать на это, потому что его ладони скользнули от бёдер Изабеллы к её талии, потом к груди…
Она начала раздевать его. И бормотала при этом:
— Это очень плохо, очень, сам знаешь…
— Что именно? — спросил он шёпотом.
— Что я весь день ни о чём другом и не думала.
Пиджак Линли упал на пол, пальцы Изабеллы начали расстёгивать пуговицы его рубашки. Он наклонился к её шее, к груди…
— Да, — сказал он, — это очень плохо, учитывая твою должность.
— Да и твою тоже.
— Да, но я более дисциплинирован.
— Да неужели?
— Точно.
— А если я тебя потрогаю вот здесь, вот так? — Её рука проделала определённые манипуляции. Линли улыбнулся. — И где будет твоя дисциплина?
— Осмелюсь сказать, с тобой будет то же самое, если я тебя поцелую вот сюда, а то и вот сюда, если я чуть-чуть поработаю языком… вот так…
Изабелла судорожно вздохнула. И хихикнула.
— Ты настоящий дьявол, инспектор. Но я вполне могу ответить злом на зло. Ну, например, вот так…
Она спустила с него брюки. И Линли остался таким же нагим, как и она. И нагота Изабеллы быстро заставила его перейти к активным действиям.
Изабелла была так же готова, как и он сам. Он спросил:
— В спальню?
— Не сегодня, Томми, — ответила она.
— Тогда здесь?
— О да. Прямо здесь.
2 ноября
Камбрия, Брайанбэрроу
В такой час дня Зед Бенджамин смог найти очень удобный столик в «Иве и колодце» и просидел там добрых пятьдесят минут, ожидая, не произойдёт ли что-нибудь за окном, свинцовые переплёты которого давно нуждались в замене. Сквозь них сочился холод, как дыхание ангела смерти, но выгодой этого неудобства было то, что никому не пришло бы в голову поинтересоваться, почему Зед не снял с головы вязаную лыжную шапочку. Благодаря шапочке Бенджамин надеялся стать менее запоминающимся, потому что она полностью скрывала его огненные волосы. Но со своим выдающимся ростом он сделать ничего не мог — разве что сутулился, когда вспоминал об этом.
И сейчас, сидя за столиком в пивной, Зед как раз и старался
Зед находился в Камбрии уже третий день; он третий день занимался поисками того, что могло бы спасти его статью от мусорного ведра Родни Аронсона, — того, что редактор называл «сексом», какой-нибудь пикантной подробности о Николасе Файрклоге, — но до сих пор не нашёл ничего, кроме пятнадцати строф нового стихотворения, о чём, видит бог, он не собирался упоминать в разговорах с Аронсоном, когда гнусный редактор «Сорс» звонил ему (каждый день!), чтобы многозначительным тоном поинтересоваться, как продвигается дело, и напомнить Зеду, что, сколько бы времени он ни провёл в Камбрии, платить за это придётся ему самому. Как будто он этого не знает, думал Зед. Как будто он не подыскал для себя самую скромную комнатку в самом скромном пансионе, какой только сумел найти во всей округе: спальня на чердаке в одном из выстроившихся вдоль здешних улиц викторианских домов, буквально заполонивших все окрестности озера Уиндермир. Собственно, этот дом стоял на Броад-стрит, в нескольких минутах пешего хода от публичной библиотеки. Зеду приходилось основательно наклоняться, чтобы войти в комнату, и практически складываться пополам, чтобы подобраться к единственному окну. Уборная находилась на другом этаже, а тепло добиралось сюда, как могло, из остальных частей дома, потому что в самой этой спальне никаких обогревателей не имелось. Но всё это делало стоимость комнаты чрезвычайно низкой, так что Зед, услышав цену, сразу согласился, почти не посмотрев на помещение. Но, видимо, в возмещение многочисленных неудобств жилья хозяйка пансиона кормила Зеда сытным завтраком, включавшим в себя всё, от овсянки до чернослива, так что Бенджамину с момента приезда ни разу не приходилось обедать, что было очень кстати, потому что он мог проводить всё время в кафе, пытаясь разузнать, кто — кроме него самого — проявляет интерес к смерти Яна Крессуэлла. Но даже если Скотленд-Ярд действительно присутствовал в Камбрии в лице некоего детектива, вынюхивавшего подробности гибели в воде кузена Николаса Файрклога, Зед никак не мог засечь эту персону, а пока он не обнаружил детектива, он не мог превратить статью «Девятая жизнь» в статью «Девять жизней и смерть», как того явно хотелось Родни Аронсону.
Зед мог бы поспорить на недельное жалованье, что Аронсон, конечно же, знал, кем был этот детектив Скотленд-Ярда, И столько же он мог поставить на то, что Аронсон разрабатывал план увольнения Зеда из-за его неспособности обнаружить упомянутого детектива, что было бы равноценно его неспособности оживить статью. И всё это только потому, что Родни было ненавистно сочетание в Зеде высокого образования и желания достичь высот.
Правда, нельзя было сказать, что Бенджамин продвинулся далеко в этом желании, и даже нельзя было сказать, что он мог продвинуться впредь. Ох, конечно же, в принципе, даже в эти времена можно было как-то выжить, сочиняя стихи, но они не обеспечивали крышу над головой…
Эта мысль — о крыше над головой — повлекла за собой мысль о другой крыше, той, под которой Зед жил в Лондоне. А это заставило его подумать о людях, живших под той же крышей рядом с ним. А вместе с людьми жили и их намерения, и в первую очередь намерения его матери.
Но, по крайней мере, теперь ему уже не было нужды тревожиться из-за этих её намерений, думал Зед, потому что однажды утром, вскоре после переезда Яффы Шоу в их квартиру — что было сделано со скоростью, удивившей даже мать Зеда, — молодая женщина, державшая в руке непромокаемый мешочек для губки, поймала Зеда у ванной комнаты, которой им теперь приходилось пользоваться по очереди, и тихо сказала: