Вера наших отцов (= Вера отцов наших)
Шрифт:
Для этого оно и сотворило живых существ, — понял он. В арабском стихотворении говорилось не о смерти, а о боге. Или, вернее, бог и был смерть. Монстр-каннибал иногда промахивался, но, имея в запасе вечность, ему некуда было спешить. Второе стихотворение тоже понял он вдруг. То, что написал поэт Драйден. Жалкий хоровод — это мы, наш мир. И оно поглощает его. Деформирует по своему плану.
Но, по крайней мере, — подумал он, — у меня осталось мое собственное достоинство. Он поставил
Нет, не один.
Оно последовало за ним. Или было на веранде заранее. Да, оно поджидало его. Оно еще с ним не покончило.
— Раз и два! — сказал Чьен и головой вперед бросился через перила.
Шестью этажами ниже блестела река — смерть, настоящая смерть, совсем не такая, как в арабском стихотворении.
Когда Чьен завис над перилами, оно выпустило щупальца-удлинители и придержало его за плечо.
— Зачем? — спросил он, тем не менее, не стал вырываться.
Он ничего не понимал. И ему было даже немного интересно.
— Не делай этого из-за меня, — сказало оно.
Чьен видеть его не мог — оно передвинулось за его спину. Но часть его, на плече Чьена, теперь выглядела как человеческая рука.
Потом оно рассмеялось.
— Что тут смешного? — спросил Чьен, балансируя над перилами, придерживаемый псевдорукой.
— Ты делаешь мою работу за меня. Нетерпелив. Разве у тебя нет времени подождать? Я еще выберу тебя, не стоит упреждать события.
— А если я сам? — спросил он. — Из-за отвращения?
Оно засмеялось. И ничего не ответило.
— Даже не отвечаешь, — отметил он.
И опять не было ответа. Он соскользнул опять на веранду. И «рука» сразу же отпустила его плечо.
— Ты основатель партии? — спросил он.
— Я основатель всего. Я основал партию, и антипартию, и тех, кто за нее, и тех, кто против, тех, кого вы зовете империалистами-янки, тех, что окопались в лагере реакции, и так до бесконечности. Я основал все это.
Словно поле травы.
— И теперь ты наслаждаешься своим творением?
— Я хочу, чтобы ты увидел меня таким, каким увидел, и чтобы ты после этого мне поверил.
— Что? — Чьен вздрогнул. — Поверил в чем?
— Ты в меня веришь? — спросило оно.
— Да. Я тебя вижу.
— Тогда возвращайся к своей работе в министерстве. Тане Ли скажи, что видел старика, толстого, усталого, который любит выпить и ущипнуть смазливую девицу за зад.
— Боже, — прошептал Чьен.
— И пока ты будешь жить, не в силах остановиться, я буду тебя мучить.
Я отберу у тебя одно за другим, все, что у тебя есть
— Какую тайну?
— Воскреснут мертвые окрест. Я убиваю живое, я спасаю мертвое. Пока я скажу тебе только вот что: ЕСТЬ ВЕЩИ ГОРАЗДО ХУДШИЕ, ЧЕМ Я. Но ты их не увидишь, потому что я тебя уничтожу. А теперь иди и приготовься к обеду. И не задавай дурацких вопросов. Я делал так задолго до появления Тунг Чьена, и буду так делать еще очень долго после него.
Тогда Чьен ударил его, ударил в это, как мог сильно.
И ощутил страшную боль в голове. Он почувствовал, что падает. И наступила темнота.
В последний момент он подумал: я доберусь до тебя. Ты умрешь. Ты умрешь в мучениях. Будешь мучиться, как мы мучаемся, именно так, как мы. Я тебя распну. Клянусь, я тебя распну на чем-нибудь таком высоком. И тебе будет очень больно. Как мне сейчас.
Он зажмурился.
Кто-то дернул его за плечо — грубо, резко. Он услышал голос Кимо Окубары:
— Напился, как свинья. А ну, поднимайся! Шевелись!
Не открывая глаз, Чьен попросил:
— Вызовите такси.
— Такси уже ждет. Отправляйся домой! Какой позор! Устроить сцену на обеде у вождя!
Встав на подгибавшиеся ноги, он открыл глаза, осмотрел себя. Наш вождь — единственный истинный бог. И враг, с которым мы сражаемся, — тоже бог. Он действительно все, что есть сущего. А я не понимал, что это значит. Глядя на офицера протокола, он подумал: в тебе тоже есть частица бога. Так что выхода нет, даже прыгать бесполезно. Это инстинкт сработал, — подумал он, весь дрожа.
— Смешивать алкоголь и наркотики, — уничтожающе процедил Окубара, — значит навсегда испортить карьеру. Мне это не раз приходилось видеть. А теперь — пошел вон.
Пошатываясь, Чьен побрел к громадным центральным дверям виллы у Янцзы. Два лакея в костюмах средневековых рыцарей торжественно распахнули створки, качнув плюмажами на шлемах. Один из них сказал:
— Всего доброго, сэр.
— Иди ты на… — огрызнулся Чьен и вышел в ночь.
Было без четверти три ночи. Чьен, не в силах сомкнуть глаз, сидел у себя в гостиной, куря сигары одну за другой. В дверь постучали.
Открыв дверь, он увидел Таню Ли — в плаще с поясом и с синим от холода лицом. Она с немым вопросом смотрела на него.
— Не смотри на меня так, — грубо сказал он. Сигара погасла, и он раскурил ее заново. — На меня и так смотрели больше, чем надо.
— Вы видели, — поняла она.
Он кивнул.
Она села на подлокотник кресла и, помолчав, попросила: