Вера в слово (Выступления и письма 1962-1976 годов)
Шрифт:
6. Все, что я писал, отвечая австрийским товарищам, так же, как все, что я писал и говорил в статьях, книгах, научных работах, публичных выступлениях и письмах, обращенных в партийные и советские инстанции, определяется прежде всего моим сознанием гражданского и партийного долга, моей гражданской и партийной совестью.
Однако, сейчас я подвергаюсь незаслуженной и оскорбительной дискриминации. Так, например, в Институте Истории Искусств из подготовленных к печати коллективных сборников изымаются мои работы, уже обсужденные и утвержденные (например, статья о современных швейцарских драматургах Фрише и Дюренматте). Дирекция Института отказывает мне в отпуске, на котором настаивают врачи, хотя план моей научной
7. Ввиду того, что я еще не оправился после резкого, продолжительного обострения болезни сердца, - которое было вызвано именно воздействием начавшейся "проработки", и мне необходимо продолжать лечение в санаторных условиях, я не могу присутствовать при обсуждении моего дела.
7 мая 1968 года.
Я не знаю, как секретарь райкома поступил с этим заявлением. Через две недели, 20 мая бюро райкома заочно исключило меня из партии. Это решение я не оспаривал и поэтому даже не пытался узнать, как оно было мотивировано.
ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ ТРАГЕДИЯХ И ФАРСАХ
Из личного письма
9-го января 1905 года тысячи петербургских рабочих шли к царскому дворцу просить царя о милосердии, о заступничестве. Они шли, веря и надеясь, глубоко почитая царскую власть На их доверие ответили пулями, шашками, нагайками. Царские слуги убивали народную веру в царя.
Из тех, кто бежал тогда от расстрелов, от избиений, мало кто стал настоящим противником государства. Они разошлись по домам, устрашенные, разочарованные, перестав надеяться, неспособные больше никому верить. Однако, позднее на смену им пришли другие, более молодые, более решительные. И они уже не хотели просить, не верили ни в царскую власть, ни в милосердие. Но тем более страстно верили в спасительность насилия, тем более решительно отрицали все, связанное с правительством, с государством. Так было.
В январе-феврале 1968 года несколько сот - едва ли больше тысячи советских интеллигентов писали сообща и пo-одиночке письма, обращенные к правительству, к руководству партии, в верховный суд и т. д. Они писали, упрашивая пересмотреть одно несправедливое судебное решение, один неправедно суровый приговор, вынесенный трем молодым людям. А некоторые писали еще и возражая против насильственного заключения в психиатрическую больницу талантливого ученого А. Есенина-Вольпина, который пытался заступаться за этих осужденных.
Все писавшие и подписывавшие эти прошения уважали тех, к кому обращались, доверяли им и надеялись на них. Многие, едва ли не подавляющее большинство таких "подписантов" или "подписанцев" (эти новые слова появились нынешней весной) не столько жалели невинно осужденных, сколько заботились о престиже государства и партии. Однако им отвечали публичной бранью, угрозами, административными взысканиями, их исключали из партии и увольняли с работы.
Разумеется, они и теперь не станут врагами своего государства. Устрашенные, разочаро-ванные, перестав надеяться и неспособные больше верить, они вынуждены с бессильным отчаянием наблюдать, как усердствуют бездарные или своекорыстные прислужники этого государства. Их слепая привязанность к номенклатурным кормушкам побуждает безоглядно разить каждого, кто покажется опасным уже потому, что осмелилися "свое суждение иметь" и, значит, может посягнуть на их привилегии. Они разят, не понимая, что это слепое неистовство расшатывает их собственный кров и он может обрушиться не только на злополучных просителей, тщетно пытающихся предостерегать, но и на их преследователей.
Те, кого сегодня исключают из партии, прогоняют из редакций и научных и учебных институтов, заносят в "черные списки" и т. д., не станут, конечно, союзниками зарубежных врагов, как, возможно, рассчитывают иные наследники "операции
Но ведь сегодняшний изуверский культ Мао и фанатизм хунвейбинов во всех их уродливых и страшных проявлениях, которые тем не менее находят немало сторонников и в Азии, и в Африке, и в Латинской Америке, и даже в старанах Запада, - это прямые следствия непреодоленной, неразоблаченной до конца сталинщины. И в Китае и в Албании развиваются зловещие силы, подобные тем, которые породили Сталина-Ежова-Берию, развиваются в значительной мере именно потому, что не раскрывали и не преодолели по-настоящему и объективные и субъективные предпосылки сталинщины у нас.
В 1936 и 39 годах в ежовско-бериевских застенках погибли десятки тысяч верноподданных сталинцев, в том числе и те, кто немногим раньше сами беспощадно расправлялись и с настоящими и с мнимыми оппозициями, со всеми, кто недостаточно преданно служил или, как им казалось, мог в дальнейшем осудить режим бюрократического, террористического централизма. А сегодня те, кто не скупится на бранные слова для Мао и его маоистов, запрещают даже упоминать о кровавых злодеяниях Сталина и его приспешников.
Маркс писал, что в истории общества попытки повторить трагедию обычно становятся фарсом. 9-ое января 1905 года было трагедией. Расправы с "подписанцами" 1968 года - нелепый фарс.
Сталинский террор был страшной трагедией многих миллионов людей у нас и в странах Восточной Европы, был трагедией для всех честных коммунистов во всем мире. "Культурная революция" маоистов похожа скорее на фарс. Но в нашем веке и фарсы могут быть кровавыми, гибельными для множества людей. Усердия московских, ленинградских, киевских, новосибирских и прочих режиссеров, разыгрывающих сегодня фарсы обличения "подписан-цев" могут уже завтра вызвать буйную самодеятельность отечественных хунвейбинов либо иных бесов - подобных тем, которые ужаснули Достоевского, - бесов новой сталинщины или шовинизма, анархии или националистического фашизма.
Отказ от гласности, ужесточение цензуры, расправы с теми, кто открыто высказывает критические суждения о конкретных несправедливостях, - пусть даже эти суждения ошибочны, - все это утверждает полную безответственность "номенклатурной" бюрократии, полную независимость управляющих от управляемых. И тогда становятся не только возможными, но и неизбежными новые злодеяния и новые бедствия. Их бессильна будет предотвратить даже самая многочисленная, самая совершенная тайная полиция. Исторический опыт всех эпох - от римских преторианцев до ягодовско-ежовских держиморд, от фанатиков инквизиции до хунвейбинов, - свидетельствует о том, что такие "пожарные команды" чаще всего сами учиняют поджоги для того, чтобы оправдать свои претензии на безответственную власть, на особые привилегии и преимущества.