Вера. Детективная история, случившаяся в монастыре

Туманов Силуан

Под холмом поселились и строители с семьями, незатейливо назвавшие новую деревеньку в честь сиятельного попечителя. Потянулись повозки с кирпичом, и обитель приобрела небывалые прежде очертания: стремительно стал расти величественный каменный комплекс, рассчитанный на двести монахов, со вместительным собором, колокольней, игуменским и братским корпусами, садами, цветниками, аптекарским огородом и беседками, хозяйственным двором и часовней у родника с обустроенной купелью. И все это великолепие по проекту Штольца решено было окружить мощными каменными стенами.

Монахи

тихонько молились, по стройке коршуном метался неутомимый Штольц, величественно вышагивал Курихин с вечной своей сигарой, а посланники епископа не могли нарадоваться, глядя на новые стены и предвкушая бенефиции от благоволения начальства.

Строящийся монастырь вскоре стал предметом разговоров и вельможного любопытства. Наведывались и окрестные помещики, и паломники разного чина. Благо что иноки молитву не прекращали, а некоторые даже славились духовной рассудительностью.

3

В конце мая 1914 года, когда монастырь почти приобрел свои привычные теперь очертания, из области вновь приехал преосвященный Анемподист с губернатором Спенкевичем и множеством местной знати.

Начинания Курихина владыка одобрил, собор освятил, продолжать строительство благословил и, по окончании торжественного молебствия с многолетиями, соблаговолил вкусить местной рыбы, искусно приготовленной личным поваром Юлиана Львовича.

Обед накрыли прямо перед собором в устроенной по этому случаю беседке, затейливо украшенной цветами и лентами.

Стоял погожий денек, ярко светило солнце, воздух будоражили ароматы фруктовых садов и цветников, пряных трав, а изредка налетавший ветерок разгонял жару. Дышалось полной грудью.

Певчие монахи из тех, кого не заперли в братском корпусе со строгим наказом не попадаться на глаза благородному собранию, издалека с тоской поглядывали на уставленный роскошными яствами стол и теребили в руках ноты. Хор, как обычно, планировали кормить после всех.

Наконец в беседке собрались гости. Пропели молитву, епископ величественно благословил еду и собравшихся, все расселись по чину, и неспешно началась трапеза. Между тостами и здравицами хор стройно пел умилительные канты о славных петровских победах и о любви к родной матери, о таинственном хождении Богородицы во град Вифлеем и о томлениях прегрешной души. Когда пение утомляло, слух благородного собрания услаждал выписанный из города струнный квартет, а хористам тихонько подносили наливок и пирогов. Дети вельможных гостей бегали вокруг стола, играя и охотясь на бабочек. Суетились официанты, беззаботно жужжали шмели, стрекотали кузнечики. Счастию, казалось, не будет конца.

Внезапно, ближе к десерту – вымоченным в мадере засахаренным фруктам, воздушным профитролям, начиненным нежнейшим сливочным кремом, конфектам и кофию от Эврипида Яни и шоколаду от поставщиков двора Его Императорского Величества Алексея Абрикосова с сыновьями, – в монастырских воротах показалась группа строителей.

– Деньги, шельмы, требуют, «доведены-с до отчаяния», руки на себя грозятся наложить, – почтительно доложил управляющий возмущенному досадным препятствием

Юлиану Львовичу.

– В шею гони! Не видишь, празднику мешают. Потом приму.

Но как ни пытался управляющий прогнать просителей, те не уходили. Пришлось подключать жандармов из свиты губернатора.

Через полчаса к столу подбежала бледная как смерть кухарка с криками: «Повесился, повесился!»

Выяснилось, что Антон Хворобов, бригадир строителей, не получавший несколько месяцев платы за работу, попытался наложить на себя руки прямо в новенькой часовне и лишь по счастливой случайности был вытащен из петли своими же товарищами.

Праздник окончательно был испорчен. Повисла пауза, и в полной тишине раздался негромкий голос монастырского старца Панкратия:

– Не может крепко стоять то, что на страданиях невинного человека поставлено. Как бы не проклят был наш монастырь навек…

Случился конфуз. Меры, конечно, своевременно приняли. Хворобова откачали и должным образом наказали. Кухарку за досаждение гостям тихо отругали и призвали к порядку. Старца деликатно, но твердо вывели из-за стола в келью. Оркестр заиграл что-то бодрое.

Но было поздно: преосвященный недовольно комкал салфетку. Губернатор резко высказался о распоясавшихся вольнодумцах, оскверняющих святыни русского народа. Побледневший настоятель вжался в кресла, не зная, что в такой ситуации сказать или предпринять. Кому-то из дам стало дурно, кого-то из гостей стошнило, заплакали дети. Так прекрасно начинавшийся праздник был смазан, и лишь энергическими усилиями Юлиана Львовича удалось хоть как-то отвлечь гостей от сего досадного недоразумения и перевезти в экипажах к прудам с фейерверками и шампанскими винами для продолжения торжества.

Смерть, как известно, не мешает жизни идти своим чередом.

Так ли все это было или нет, но с того времени пошел слух о проклятии и страшной смерти в часовне, и местные единодушно обходили ее стороной, хоть уже и не помнили всех деталей. Тем временем наняли нового управляющего, и работы продолжили. Вот только через пару месяцев снова остановились – началась мировая война. Впрочем, энтузиазм Юлиана Львовича не угасал, и к Рождеству 1916 года полностью готовый монастырский комплекс уже возвышался над поселком.

Белоснежный и величественный, он казался не просто архитектурной доминантой, а символом незыблемости духовного начала и власти, потрясал сознание, главенствовал над жизнью простых курихинцев, не решившихся принять ангельский образ, но пожелавших остаться людьми.

Сложно сказать, насколько преуспели и в том, и в другом и монахи, и селяне. Вскоре Россия закружилась в вихре революционного лихолетья. Курихин с домочадцами спешно отбыл в Париж и назад уже не вернулся. Оставшиеся без благодетеля жители быстро прониклись идеями новой жизни: монахов из келий выгнали, опустевший монастырь разграбили, а потом и разобрали значительную часть штольцевских стен для постройки своих домов и сараев. Остатки ограждения со временем стали разрушаться, побелка облетела, обнажив бурые кирпичи. Сады одичали, цветники затоптали и пообъели сельские коровки.