Вердикт двенадцати

Постгейт Реймонд

Доктор Паркс кратко изложил историю болезни.

— Вы не обнаружили каких-либо необычных симптомов при первом посещении больного?

— Нет, решительно никаких.

— Не страдал ли мальчик нарушениями пищеварения на нервной почве?

— Страдал, и к тому же хронически. По этому поводу меня вызывали к нему чаще всего. Действительно, он производил впечатление не столько больного, сколько нервного ребенка.

К доктору Парксу понемногу возвращалась уверенность. Он показал, что сперва всего лишь прописал соду и обычную микстуру от расстройства желудка.

Поступил он так потому, что до тех пор эти средства всегда помогали. Из расспросов он выяснил, что за ленчем мальчик и его тетя поели баранины, видимо, несвежей. Тетю тоже рвало. Исходя из имевшихся симптомов, любой на его месте поставил бы точно такой же диагноз.

Коронер на это ничего не сказал, и доктор Паркс вдруг снова сник. Возможно, эта маленькая вспышка самонадеянности была с его стороны неразумной: в конце-то концов, мальчик умер, а он, доктор Паркс, даже не знает, уж не по его ли вине. Но кто мог предвидеть столь неожиданное развитие болезни?

Свой отчет он продолжил с большим смирением, особо подчеркнув появление в рвотных массах крови и ослабление пульса на второй день болезни. Мальчик маялся легкими (коронер воздел брови, услышав это простонародное выражение), что, конечно, подорвало сопротивляемость организма. Он рискнул предположить, поскольку, кроме него, никто, видимо, не собирался этого делать, что больше мальчику ничем нельзя было помочь.

Доктор Херрингтон добавил к этому совсем немного. Его вызвали в самом конце. Случай оказался крайне сложный и непонятный. Сомнительную баранину успели выбросить, однако образчики рвоты удалось сохранить. Он повторил некоторые соображения доктора Паркса, но уже на профессиональном языке.

Старшина присяжных начал клевать носом. Время тянулось, и внезапно он обнаружил, что зевнул во весь рот; спохватился — но было поздно: коронер сверлил его взглядом, и тот залился краской стыда. Он с усилием постарался сосредоточиться на показаниях, с которыми теперь выступал доктор Ламмас, исполняющий обязанности главного патологоанатома графства. Апатию старшины присяжных можно было отчасти оправдать тем, что доктор Ламмас без всякой нужды пересказал суть показаний доктора Паркса, сославшись на необходимость огласить сведения, полученные перед вскрытием.

— Затем вы произвели вскрытие и осмотрели отдельные внутренние органы умершего, не так ли? — спросил коронер.

— Да.

— Будьте добры, сообщите присяжным, не прибегая к сугубо медицинской терминологии, что именно вы обнаружили.

— Не прибегая к сугубо медицинской терминологии, — вежливо произнес доктор Ламмас, — могу сообщить, что я ничего не обнаружил.

На этом он, судя по всему, был готов замолкнуть, и коронер неодобрительно хмыкнул.

— Я хочу сказать, что обнаружил именно то, чего и следовало ожидать, исходя из симптомов, подробно описанных доктором Парксом. Воспаление, как и должно было быть. Очевидные признаки обширного внутреннего кровотечения. Но ни малейшего следа вещества, которое могло бы вызвать подобные изменения. Обнаружены признаки бронхопневмонии в начальной стадии, но последнее

не могло дать описанных симптомов. Поэтому я, при содействии мистера Герберта Уилкинса, государственного токсиколога графства, — он находится в зале — приступил к анализу образцов рвоты. В них я обнаружил — что не было для меня неожиданностью — несомненные следы яда.

При этом слове зал загудел и даже старшина присяжных встрепенулся.

— Какого именно яда, доктор Ламмас? — спросил коронер.

— Хедерина.

— Чего-чего? — несколько грубо переспросил старшина присяжных.

— Хедерина, — сухо ответил доктор Ламмас. — Химическая формула — Н ₆НСН ₁₀₄ОН ₁₉. Это глюкоцид, а не алкалоид, как его можно ошибочно классифицировать. Возможно, вы лучше поймете, если я скажу, что речь идет об отравлении пыльцой плюща.

Старшину присяжных это сообщение просто ошеломило. В зале задвигались, зашептались. Один из присяжных издал ясно слышное «Ну-у». Коронер нахмурился и произнес:

— Часто ли встречается эта форма отравление, доктор Ламмас?

— Чрезвычайно редко. До этого, кажется, серьезных отравлений не наблюдалось, но имеются случаи легкого отравления. Яд обладает заметным послабляющим и рвотным эффектом, вызывает сыпь и зуд; последний в данном случае имел место, хотя высыпаний не зафиксировано. Яд также вызывает сильное внутреннее кровотечение.

— Достаточно ли у вас оснований считать, что причиной смерти стал глюкоцид хедерин?

— Вполне.

К этому времени старшина присяжных совсем проснулся, и ему не терпелось выказать рвение.

— Как же так, если эта штука убила бедного мальчика, то почему в теле не осталось следов? Вы можете объяснить, доктор?

— Это, несомненно, объясняется рвотой, — коротко ответил Ламмас.

— А где… то есть как она в него попала?

— Не могу знать.

— На это, думаю, прольют свет показания полиции, — поспешил вмешаться коронер и отпустил доктора Ламмаса, прежде чем старшина присяжных успел задать тому новый вопрос.

Сержант Уильям Артур Ноулз доложил, что осмотрел дом, где проживал умерший, и, согласно полученным указаниям, обратил особое внимание на то, есть ли там плющ. Плющ обнаружен у задней стены дома, причем разросшийся, и многие ветки висят незакрепленные. Пыльцой, образно выражаясь, усыпано буквально все, в особенности дорожка прямо под окнами столовой.

— У вас возникли предположения, каким образом мальчик мог наглотаться пыльцы плюща?

— Трудно сказать, сэр. Ветром ее не могло занести, а сам бы он едва ли стал ее есть в таком количестве, чтобы отравиться. Как я понимаю, съесть нужно было немало. Не берусь утверждать, но могу сообщить, что по полученным мною сведениям мальчик и его тетя, миссис ван Бир, занемогли после ленча, правда, миссис ван Бир, к счастью, оправилась. Я, значит, установил, что за ленчем они ели зеленый салат, собранный с грядки. Мне пришло в голову, что, может быть, пыльца с плюща попала на листья салата и…