Вердикт двенадцати

Постгейт Реймонд

Его прервал громкий сердитый голос из зала:

— Неправда, мистер Ноулз! Как вы смеете говорить обо мне такое?!

— Кто эта женщина? — гневно вопросил коронер, поднявшись с места.

Рассерженная экономка встала во весь рост.

— Меня зовут Элизабет Родд, я требую, чтобы мне дали сказать.

— Мы непременно вас выслушаем, мадам. А пока что прошу помолчать, или вас выведут из зала. Продолжайте, сержант.

Сержант сообщил, что ему нечего добавить к сказанному. Коронер сделал вид, будто не слышал, как миссис Родд пробормотала: «Бесстыдник!», и

предложил ей занять место для свидетелей. Она едва сдерживалась.

— Это ж надо такое сказать, — заявила она в ответ на вопрос коронера, о чем она хотела поведать суду. — У меня на кухне нигде ни пылинки. Я в жизни не подавала на стол немытый салат, а грядка с латуком так и вовсе на другом конце сада, где плюща нет и в помине. Я хорошо промыла салат, каждый листочек. Нарезала своими руками и сама заправила, как всегда готовлю. Здесь найдется, кому подтвердить. Ада! Ада! Скажи им. — И она ткнула пальцем в судомойку, сидевшую рядом с пустующим в ту минуту стулом миссис Родд.

— Если не ошибаюсь, вы бы хотели, чтобы эта девушка дала показания? — спросил коронер, который пытался понять, чего требует возмущенная женщина.

— Видела ты или нет, как я мыла салат? — обратилась миссис Рода к своей юной помощнице, которая встала там, где сидела, прямо в зале.

— А как же, мэм, чисто-чисто, и еще мне показывали, как надо мыть и заправлять. Истинная правда, мэм.

Миссис Рода раздула ноздри и испепелила взглядом сержанта, который всем своим видом выражал раскаяние.

Непонятно, как мальчик наглотался ядовитой пыльцы, заявил коронер, подводя итоги дознанию, но это не должно влиять на решение присяжных. Вероятно, этот вопрос так и останется без ответа. Чего только не вытворяют мальчики. Высказав еще несколько обобщений, коронер закончил.

Жюри вынесло вердикт: «Смерть в результате несчастного случая».

Два дня спустя Эдвард Гиллингем прочитал отчет о дознании в местной газете «Страж и вестник». Он с мрачным видом свернул газету и отложил в сторону. Ему предстояло принять крайне важное и затрагивающее его честь решение.

IX

Если он промолчит, может случиться судебная ошибка. Наверняка, конечно, не скажешь, но — может.

А вот открой он рот — и почти наверняка попадет в неприятное положение. Во-первых, придется признаться, что шарил по книжным полкам. Во-вторых, он волей-неволей навлечет на другого человека подозрение в самом страшном из преступлений: если его рассказ к чему и поведет, так только к обвинению в убийстве. И в довершение ко всему после того, как он признается в своем унизительном грешке и выступит с сенсационным разоблачением, ему, вполне вероятно, заявят, что вырезка не имеет ровным счетом никакого значения.

Может, и вправду не имеет?

Но стоило ему в этом себя уверить, как его начала преследовать мысль о недопустимости утаивания информации. Странное все-таки дело. Явно странное. Чем решительней он гнал от себя эту мысль, тем сильнее она его беспокоила. В конце концов он поступил так, как поступает в критическую минуту всякий разумный мужчина, — обратился за советом к женщине.

Элен

слушала его очень внимательно, с выражением материнской любви на крупноватом материнском лице, не сводя с него пристального взгляда своих голубых глаз. Еще не закончив, он понял, что будет делать и что она ему скажет. Тем не менее он продолжал:

— …и вот, пока я ждал доктора Паркса — он ведь считал, что Филипп нисколько не заболел и поэтому я, вероятно, смогу провести занятия, — я начал перебирать и перелистывать книги, которых, судя по всему, давно уже не брали в руки. И в одной я нашел большую газетную вырезку.

Он замолчал.

— И долго она там пролежала? — спросила Элен, чтобы его подтолкнуть.

— Господи, откуда мне знать? Хотя нет, отвечу. Странно, что ты об этом спросила. Пролежала она, должно быть, не один день, потому что в книге на каждой из двух страниц успела образоваться вмятинка. Все равно не пойму, почему ты об этом спросила.

— Я и сама не знаю. Но о чем в ней хотя бы шла речь?

— Видишь ли, это не так-то просто объяснить. Прогляди-ка еще раз отчет в газете за нынешнюю неделю и скажи — что тебя больше всего в нем поражает? Я имею в виду обстоятельства смерти Филиппа.

— Не пойму, к чему ты клонишь, — ответила Элен, поморщив лоб от желания помочь Эдварду. — Дай подумаю. Значит, так: он умер от растительного яда, который можно найти в саду. Правда, никто не знает, каким образом мальчик его наглотался; непонятно, как такое вообще могло случиться. И все-таки это, должно быть, несчастный случай, ведь…

— Что «ведь»?

— А то, что никто не знал, что эта пыльца ядовитая. Поэтому никто и не мог нарочно ее использовать. Врачи и те не знали, а знаменитый эксперт сказал, что случаи такого отравления практически не встречаются.

— Это-то и плохо. Кто-то знал — и не поленился вырезать из газеты материал со сведениями о количестве пыльцы, сезоне цветения плюща и всем прочем. По-моему, в этой вырезке говорится об одном из тех редких случаев, про которые упоминал эксперт. Материал появился с год назад в местной газете, что выходит в Восточном Эссексе. Газету с подобным материалом никто не станет покупать или хранить просто так. Это был отчет о дознании в связи со смертью девочки одиннадцати лет. А умерла она как раз от отравления пыльцой плюща. В отчете историю расписали со всеми подробностями — в точности как с беднягой Филиппом. И те же симптомы, один к одному. Только в тот раз знали, как девочка отравилась, это действительно был несчастный случай.

— Ой! — произнесла Элен, побледнев, но ничего не добавила.

Эдвард продолжал:

— Как видишь, кто-то прекрасно знал, что именно происходит. Знал и молчал, предоставив старику Парксу молоть чепуху. И еще, понимаешь, никто и представления не имеет, как это Филипп случайно наглотался пыльцы. Не так уж это легко. Стол в столовой стоит далеко от окна, ветром ее никак бы не занесло, она вообще не могла попасть в комнату. Но кто-то мог накормитьею мальчика. И кто-то долго хранил эту вырезку, не знаю, с какой целью.