Верещагин (Кончерто гроссо)
Шрифт:
– Что?
– Нет, ничего. Я не люблю, когда ты уезжаешь, ты же знаешь. Даже на два дня.
Да, это я знала, но не это же он хотел мне сказать.
– И все-таки?
– Может быть, тебе будет интересно. Я сходил вчера в Большой зал, на концерт.
Его-то я об этом точно не просила.
– И как?
Он помолчал.
– Знаешь, это гениальная музыка. Я не ожидал, правда. И там, ближе к концу уже, есть такой фрагмент… никогда не могу запомнить названия частей в этих длинных концертах… но вот этот фрагмент будут играть потом все оркестры мира. Это портрет, и я точно знаю чей.
Я потерла плечо, оно сильно ныло после перелета.
– Скажи, а какой он сейчас?
Доктор помолчал.
– Не знаю, я сидел далеко. Видел только, как он выходил в конце на поклоны. Кажется, не сильно изменился.
И потом, после паузы:– Бедный… Бедный, бедный…На следующий день я отсыпалась, а потом вышла на работу. Коллеги после утренней летучки хотели было устроить чай – надо же было отметить нашу премию, за которой меня отправляли в Прагу, – но Верещагин так на всех нас посмотрел, что чай пить расхотелось.
– А поработать вы не хотите сегодня? – Он умел поднять настроение с утра, этот Верещагин.
Все разошлись, мы с ним сидели за своими компьютерами, просматривали новости.
– Да, ты же просила оставить тебе отснятый материал из консерватории! Так мы оставили. Сказать где?
– Ага, давай, после выпуска вечером посмотрю.
Новости меня уже затянули. Прерываться не хотелось, тем более не хотелось смотреть второпях, между делом репортаж о Кончерто гроссо. Я долго ждала, еще полдня можно было подождать. «Со временем ты всё поймешь» – услышала я голос Профессора – так, как будто он сказал это из-за соседнего стола.
В середине дня, после второй летучки, когда картина нашего выпуска почти уже выстроилась, оставались детали, я вышла за кофе. Можно было и отправить кого-нибудь, но мне хотелось пройтись. Вернулась я минут через двадцать, и мне сразу что-то не понравилось в Верещагине. Он сидел, уткнувшись в экран, а когда я вошла, посмотрел на меня, как мне показалось, смущенно. Это было так на него не похоже, что я встревожилась.
– Ты чего? – я поставила кофе на стол, один себе, один Верещагину, мы пили с ним одинаковый, черный, без молока и сахара.
– Слушай, – он, казалось, колебался. – А как зовут этого твоего композитора… ну, который концерт про Верещагина написал?
– Не про Верещагина, а по «Верещагину». Я говорила тебе – это книга, «Верещагин».
– Да ладно, понятно. Так как фамилия?
Я сказала. Он еще раз посмотрел на экран компьютера, потом на меня. Взял кофе.
– Так что? – переспросила я.
Он снял крышку со стаканчика, глотнул кофе.
– Горячий… Ты только… это… Похоже, он того, умер сегодня.
Кто? Мне казалось, я это прокричала. На самом деле я не сказала ни слова. Как стояла, так и осталась стоять. Верещагин посмотрел на меня внимательно.
– Эй, ты в порядке?
Я молчала.
– Эй…
Он встал, подошел ко мне, заглянул в лицо. И тут я набросилась на него. Я била его кулаками в грудь, барабанила, стучала:
– Да как ты можешь? Да как ты вообще можешь? Зачем ты? Как ты это смеешь? Зачем?! Да что ты вообще понимаешь, идиот несчастный?! – и еще, и еще какие-то слова и оскорбления, вслед за которыми хлынули слезы.
Верещагин не пытался меня остановить.
– Давай, давай, – он даже как будто ободрял меня, – ничего, давай, так будет лучше, давай.
И я била, била и плакала, и так было, пока слезы вдруг не закончились.
– Откуда ты знаешь? Кто сообщил? – спросила я Верещагина, хотя и знала, что ошибки тут быть не может.
Он протянул мне распечатку. Три строчки. Композитор, профессор консерватории, скоропостижно, от сердечного приступа, возраст, дата и место похорон… Я сотни раз читала такие сообщения.
– Извини, – сказала я тихо. – Извини, что я тебя так.
– Ничего, свои люди, – отозвался Верещагин. – Никогда еще не был боксерской грушей. Интересное ощущение.
На этот раз мне ни о чем не пришлось просить: в вечерних новостях Верещагин оставил место для Профессора. Он сам прочитал эту новость (я бы не смогла) и повторил репортаж из консерватории.
Вот и всё.
Ветер гонял по аллее первые сухие листья. Удивительно, откуда они брались: деревья стояли еще зеленые, тепло было летнее, и только по этим листьям можно было понять, что сентябрь не за горами.
Мы подходили к воротам кладбища. Посмотрели на табличку при входе: часа два у нас еще оставалось. Кладбище было старое, почти в центре города, контора у самых ворот. Мы зашли, назвали фамилию, нам тут же бросились рисовать план, показывать, где это, предложили проводить… Слава – это когда тебя узнают уже и на кладбищах, подумала я невесело. Профессор это оценил бы.
От провожающих мы отказались, и так все было понятно.
– Погуляй тут пока, – сказала я Доктору, – я сначала одна. Приходи минут через двадцать, ладно?
Он остался на центральной аллее. А я пошла по маршруту, который мне нарисовали в конторе. Ну, вот и он.
– Пришла, – я села на корточки перед холмиком. – Вот я и пришла, Профессор.
Памятника пока не было, только табличка.
– И еще – вот.
Я достала из сумки «Верещагина», положила книгу прямо на землю, на холм. Мне теперь незачем было держать ее у себя.
– Что будет дальше, Профессор? Скажи мне, ты всегда всё знал.
Глупо было ждать ответа, да я и не ждала. Сама, теперь уже сама.