Верещагин (Кончерто гроссо)
Шрифт:
– Оставь, а вдруг пригодятся!
Сегодня я наконец избавлюсь от них, сказала я себе и вытащила первую сумку, ту, что пряталась за коробками у самой стены. Она была тяжеленная, старая, из какой-то коричневой клеенки, с такими давно никто не ходил. Я спустила ее на пол, подвинула ближе большой пластиковый мешок для мусора и начала вытряхивать из сумки старые брюки, майки, носки, дырявые белые халаты. Как я и думала, тряпье, никому не нужное тряпье. Сумка была пуста, и я собиралась уже отправить ее в тот же мешок, следом за барахлом. Но по старой привычке проверять все карманы расстегнула на сумке сначала одну молнию, потом вторую. Пусто. Еще один карман был внутри, ближе к дну, на широкой молнии, и я машинально похлопала по карману. А вот там как будто было что-то.
Я расстегнула карман с трудом, молнию заедало. Там лежала тонкая серая книжица. Я вытащила ее пальцами, и в глаза ударило: ВЕРЕЩАГИН.
Хорошо, что я стояла с этой сумкой не на лестнице, а на полу, иначе я бы упала. Я и на полу-то чувствовала себя неуверенно, по крайней мере первые несколько минут. Вот мне и пригодилось умение держать удар, когда прямо в кадре получаешь срочную, неожиданную новость.
Не выпуская книгу из рук, я перешла в кресло и начала ее листать. Да, все сходится, «Верещагин», 1923 год, от желтых страниц шел запах слежавшейся листвы, обложка по краям начала осыпаться.
Я набрала мобильный номер Доктора. Он ответил не сразу:
– Да, милая.
– Ты когда сегодня возвращаешься?
– После работы у меня пациент, помнишь? Так что часа на два позже.
– Отмени. Можешь?
– Что случилось? – Он сразу начинал сходить с ума, если у нас с дочкой было что-то не так.
– Нет-нет, – я старалась говорить спокойно, хотя сердце билось где-то в горле, – просто у меня тут одно неотложное дело, и ты мне можешь понадобиться.
– Ну ладно, я отменю, – он привык, что по пустякам я не беспокою. – Не могу сейчас говорить. До вечера, хорошо?
Что же это? Я пыталась припомнить, восстановить в памяти рассказ Профессора про эту книжку, с которой, собственно, все и началось. Итак, он купил ее, принес домой, прочитал, начал писать Кончерто гроссо, а потом, через какое-то время, у него начались неприятности в консерватории, потом он обнаружил, что книга пропала, потом арестовали букиниста, потом была их дачная история, партитуру «Верещагина» он закопал, потом была я, потом были мы с ним, потом появился Доктор…
А книга, оказывается, здесь, в его сумке. И что же, она все это время тут была? Почему-то у меня не было никаких сомнений в том, что это та же книга, ни малейших: нужно было предположить нечто совсем уж невероятное, чтобы допустить, что это еще один не пойми откуда взявшийся экземпляр.
Итак, это книга, которую когда-то купил Профессор. Но ведь это означает, что Доктор, мой Доктор… Да, это бы все объяснило, но как объяснило! После такого объяснения мне оставалось только руки на себя наложить. Я сложила лестницу, вынесла мешок с тряпьем на помойку и закрыла шкаф. На сегодня с меня хватило. Оставалось дождаться вечера.
Доктор пришел даже немного раньше, чем обычно, все-таки я его напугала.
– Так что у тебя случилось, милая? – спросил он с порога. – Я, честно сказать, места себе не находил все это время, такой у тебя был голос.
– Я тоже не находила, – сказала я мрачно.
Пока он раздевался, я сходила за «Верещагиным».
– Так что? – он зашел в комнату.
Я молча показала ему книгу. Он смотрел на нее, а я смотрела на него. У Доктора всегда все было написано на лице, сразу, это было и хорошо, и плохо. Из-за этого ему, например, никогда не удавалось сделать нам с дочкой сюрприз: мы немедленно всё отгадывали и находили, а он огорчался. Вот и сейчас (а я смотрела не отрываясь) по его лицу последовательно прошли недоумение, узнавание, растерянность, оживление, непонимание. В общем, всё, кроме страха – страха перед тем, что тебя раскрыли.
– Что это такое? – спросила я все-таки.
– С ума можно сойти! – воскликнул он. – Где она была, эта книга?!
– Я нашла ее в сумке, Доктор, в твоей коричневой сумке на антресолях. Во внутреннем кармане на молнии.
– С ума сойти, – повторил он. – Я был уверен, что потерял ее где-то в переездах или грузчики вытащили. Все-таки раритет.
Это мне впору было сойти с ума! Он как будто не понимал, в чем я его подозреваю.
– Как она к тебе попала? Ты что, стащил ее у Профессора?
Ответа я ждала так, как обвиняемые в суде ждут приговора. А Доктор посмотрел на меня с сожалением, как смотрят на несмышленышей. Пожал плечами.
– Скажешь тоже. Его жена мне дала «Верещагина». Очень просила подержать у себя какое-то время. Предупредила, что автор под запретом, у них с Профессором могут быть большие неприятности, если книгу кто-то увидит. Между прочим, не каждый бы согласился, да не к каждому и обратиться можно было с такой просьбой. Но я был один в то время, ни жены, ни детей, запрещенные книги я читал, дома у меня они водились, она это знала. Иногда я им с Профессором приносил что-нибудь почитать. Вот она и попросила, что же тут удивительного. Я взял, обещал спрятать у себя, пока она не попросит обратно.
– А дальше?
– Да вот то-то и оно, дальше! Помню, что принес ее к себе на съемную квартиру. Ты-то помнишь, что у меня там было до тебя?
Я помнила, хотя предпочла бы не вспоминать. Прямо от порога начинались какие-то стопки с книгами, которые надо было перешагивать, на стулья сваливались рубашки, тетради со стихами подкладывались под чугунную сковородку.
– Короче, книгу я принес и первым делом, конечно, прочитал. Еще, помнится, не мог взять в толк, что там было запрещать: какое-то простейшее действие, не без странностей, конечно, но в остальном – любая советская книжка была крамольнее этого «Верещагина».
Это точно.
– Ну?! – мне не терпелось услышать конец истории.
– Милая, да я тебе уже все рассказал.
– Так куда ты ее спрятал?
– Да вот туда, видимо, и спрятал, где ты ее сегодня нашла. В сумку эту, пропади она пропадом.
– Ты хочешь сказать, что не видел ее с тех самых пор?
– Конечно, не видел.
Я верила ему, хотя все это и было невероятно.
– Я ее прочитал, а потом решил спрятать подальше, понадежнее. И, как видишь, спрятал. Спрятал – и сразу забыл куда. Ты знаешь, у меня это бывает, особенно если я задумываюсь в этот момент. Или пишу стихи.