Верхний ярус
Шрифт:
Шарлотта сдается, контролировать дочек не получается. Никто даже не подозревает, но она уже начинает соскальзывать в то уединенное место, которое с каждым годом будет только сильнее углубляться. Она сидит спереди, изучает дорожные карты для мужа и тихонько напевает себе под нос ноктюрны Шопена. В тихие дни автомобильной святости деменция уже делает первые шаги.
Они на три дня разбивают лагерь рядом со Слоу-Крик. Младшие девочки часами играют в карты. Мими стоит с отцом в реке. Двойной расслабленный замах, леска в воздухе, четырехтактный нарастающим ритм, когда рука периодически замирает на десяти и двух, дрожь сухой мушки, когда та падает на воду, легкий страх из-за того, что на нее кто-то может реально клюнуть, испуг от рыбьего
Стоя по колено в холодном потоке, отец свободен. Он примечает отмели, измеряет скорость реки, читает дно, наблюдает за поклевкой — такие уравнения с множеством переменных должен одновременно решать любой, чтобы думать как рыба, — и все это, не осознавая ничего, кроме чистого счастья находиться в воде.
— Почему эти рыбы прятаться? — спрашивает он дочку. — Что они делать?
Вот таким Мими его и запомнит, по колено в собственных небесах. Рыбача, он решил уравнение жизни. Рыбача, он проходит последний экзамен, становится следующим архатом, присоединяется к тем, на таинственном свитке в стенном шкафу, который Мими втайне рассматривала годами. Сейчас она уже достаточно старая и понимает, что люди на свитке — не ее предки. Но видя отца на реке, таким цельным и умиротворенным, она не может не думать: «Он — их потомок».
Шарлотта сидит на складном кресле, у воды. Единственная ее работа — распутывать лески двух рыбаков, развязывая запутанные микроскопические узлы, час за часом. Уинстон наблюдает за тем, как солнце садится за рекой, тростник из золотистого становится серовато-коричневым.
— Смотри на цвет!
А потом, несколько минут спустя, он шепчет сам себе, под сворачивающимся кобальтом небес: «Смотри на цвет!» В его спектре существуют цвета, которые больше не видит никто.
Они устраивают пикник на берегу маленького озера невдалеке от дороги на Тауэр-Джанкшн. Мими и Кармен ищут камни для ожерелья. Шарлотта и Амелия начинают уже семнадцатую подряд партию в китайские шашки. Уинстон сидит в складном кресле, делая пометки в блокнотах. Рядом со столом какое-то странное движение. Амелия кричит:
— Медведь!
Шарлотта вскакивает на ноги, доска для игры подлетает в воздух. Медведь неторопливо направляется к охотникам за драгоценностями. Мими проверяет, не высокие ли у зверя плечи или скошенное лицо. Если это гризли, то надо делать одно, если барибал — то другое. Один лазает по деревьям, а второй — нет. Только она не помнит, какой.
— Забирайся наверх, — кричит она Кармен, и каждая карабкается по своей сосне.
Медведь, который может добраться до девочек двумя легкими скачками, теряет к ним всякий интерес. Он встает на берегу озера, явно размышляя, не искупаться ли ему сегодня. Смотрит на женщину по грудь в воде, которая держит свою дочь так, словно собирается ее крестить. Медведь ждет, что еще выкинет этот вечно сумасшедший вид. Направляется к Уинстону, а тот сидит неподвижно у складного стола, снимая животное на «Никон». Камера — единственная японская вещь, которую он позволил себе купить, — щелкает, потрескивает, жужжит.
Уинстон встает, когда медведь приближается. Потом начинает болтать со зверем. По-китайски. Рядом находится примитивный туалет с открытой дверью. Уинстон потихоньку двигается к ней, а сам не перестает говорить с медведем, умасливая его. Зверь сбит с толку и начинает вести себя по-иному. В нем пробуждается печаль. Он садится и начинает трогать когтями воздух.
Уинстон продолжает говорить. Мими поражает чужой язык, исходящий из отцовского рта. Уинстон вытаскивает из кармана пригоршню фисташек и бросает их в туалет. Медведь топает за ними, благодарный за такое развлечение.
— Все в машину, — шепотом кричит Уинстон. — Быстро!
Семья подчиняется, а медведь даже не поднимает голову. Уинстон останавливается, чтобы забрать столик и кресла. Он немало заплатил за них и не собирается просто так бросать.
Этой ночью, на ночевке около Норриса, Мими спрашивает его, пораженная. Отец совершенно изменился в ее глазах.
— Неужели ты не боялся?
Он смеется, смущенный:
— Еще не мое время. Не моя история.
От таких слов ей становится холодно. Как он может знать свою историю наперед? Но она не спрашивает об этом. Вместо этого говорит:
— Что ты ему рассказал?
Он хмурит лоб. Пожимает плечами. Что вообще говорить медведю?
— Извиниться! Я сказал ему, люди очень глупые. Они забывают все — откуда пришли, куда идут. Я говорю: не беспокойся. Человеческие существа покинут этот мир, очень скоро. Тогда медведь снова займет верхнее место у кормушки.
В ХОЛИОКЕ Мими целых три семестра читает американскую поэзию XIX века и пьет чай за обедом в Южном Хэдли. Так лучше, чем в Уитоне. Но одним апрельским днем на втором курсе она листает «Флатландию» Эбботта, так как пишет работу под названием «Трансцендентальность», и добирается до сцены, где рассказчик, Квадрат, выходит за пределы своей реальности на просторы Пространства. И тут истина озаряет Мими, словно откровение: в этом мире стоит верить только в числа. Она должна стать инженером, как ее отец. Это даже не выбор. Она уже инженер и всегда им была. И прямо как с Квадратом Эбботта, как только она возвращается во Флатландию, друзья из Холиока пытаются ее остановить.
Она переводится в Беркли. Лучшее место для изучения керамического производства, которое может найти Мими. Это место похоже на поражающее воображение искривление времени. Будущие повелители Вселенной учатся бок о бок с нераскаявшимися революционерами, которые верят, что пик Золотого Века Человеческого Потенциала миновал десять лет назад.
Переродившаяся Мими преуспевает, походит на крошечную казашку с программируемым калькулятором, и, по мнению многих, она — самое милое создание, когда-либо говорившее об уравнении Холла-Петча. Мими смакует странную атмосферу «Степфордских жен». Она сидит в эвкалиптовой роще, в тени деревьев, которые словно взрываются зеленью в сухом зное, решает уравнения и наблюдает за протестующими с их плакатами, покрытыми заглавными буквами. Чем лучше погода, тем озлобленнее становятся требования.
За месяц до выпуска Мими примеряет убийственный костюм для интервью — элегантный, серый, профессиональный, неотвратимый, как землетрясение в Северной Калифорнии. Она проходит собеседования с представителями восьми компаний и получает три предложения. Выбирает должность контролера литья в портлендской фирме, так как в ней обещают командировки и путешествия. Ее отправляют в Корею. Она сразу влюбляется в эту страну. Через четыре месяца знает корейский лучше китайского.
Сестры тоже разбрелись по карте. Кармен изучает экономику в Йеле. Амелия получает работу в колорадском исследовательском центре, где ухаживает за больной дикой природой. А в Уитоне на шелковицу Ма нападают со всех сторон. Войлочники покрывают ее пушистыми завитками. Щитовки целыми стаями селятся на ветках, неуязвимые для пестицидов отца. Бактерии чернят листья. Родители беспомощны, дерево им не спасти. Шарлотта в своем сгущающемся тумане бормочет, что надо бы позвать священника, чтобы тот прочитал отходную молитву. Уинстон тщательно штудирует учебники по садоводству и заполняет блокноты безупречно записанными пометками. Но с каждым годом дерево все ближе к капитуляции.
Уинстон говорит с Мими, когда та возвращается в Портленд из очередной поездки в Корею. Он звонит ей из семейной телефонной будки, из гаража Ма. Его изобретение съежилось до размера туристического ботинка, и оно оказалось столь надежным и энергосберегающим, что «Белл Лэбс» уже лицензирует его для других предприятий. Но Уинстон не собирается радоваться и рассказывать дочери, что проект его жизни принес плоды. Он может говорить только о больной шелковице.
— Это дерево. Что он делать?