Верхний ярус
Шрифт:
Охрана устанавливает привилегированную камеру. Если какой-нибудь заключенный захочет сказать, что знает о бунте, то сможет перенести свою койку в апартаменты пороскошнее. Сотрудничающие смогут умываться и чистить зубы, даже получать специальные блюда. Заключенному 571 привилегии не нужны. Он заботится о себе, но стукачом становиться не хочет. На самом деле никто из пленников не принимает предложение. Пока.
Охранники начинают рутинные обыски с раздеванием. Курение становится специальной привилегией. Поход в ванную становится привилегией. Либо ходишь в ведро, либо держишься следующие два дня. Их отправляют на
Охранник, которого все зовут Джоном Уэйном, говорит:
— А что если я скажу вам трахнуть пол? 571, ты — Франкенштейн. А ты, 3401, невеста Франкенштейна. Хорошо, а теперь целуйтесь, ублюдки.
Никто — ни охранники, ни заключенные — никогда не выходят из образа. Безумие. Эти люди опасны: даже 571 это видит. Все они совершенно вышли из-под контроля. И тащат его на дно за собой. Он начинает сомневаться, что протянет две недели. Обыкновенный вечер в студии за чтением объявлений о работе при тусклой лампочке кажется настоящей роскошью.
Какой-то мелкий инцидент во время расчета, и заключенный 8612 срывается с катушек.
— Позвоните моим родителям. Выпустите меня отсюда. — Но это невозможно. Его срок — две недели, как и у всех. Он начинает бредить: — Это действительно тюрьма. Мы — настоящие заключенные.
Все видят, что делает 8612: симулирует безумие. Урод хочет сбежать из игры и оставить всех остальных кидать дерьмо лопатой оставшиеся дни. А потом притворство становится реальным.
— Боже, я горю! Внутри меня шлак! Я хочу наружу! Сейчас!
Дуг видел однажды, как парень сошел с ума, еще в школе. Это уже второй раз. От такого зрелища от мозгов омлет может остаться.
8612 уводят. Начальник тюрьмы не говорит куда. Эксперимент должен продолжаться в неизменном виде. Эксперимент должен расширяться. 571 и сам больше всего на свете хочет выйти. Но с другими он так поступить не может. Сокамерники навечно возненавидят его, как он теперь ненавидит 8612. Настоящее безумие — симптом хоть какой-то гордости, о которой раньше Дугги не имел ни малейшего понятия, — но он хочет сохранить репутацию 571 в неприкосновенности. Он не желает, чтобы какой-нибудь университетский психолог, всматриваясь сквозь двухстороннее зеркало и снимая все на пленку, сказал: «А, этот… его мы тоже сломали».
Приходит с визитом священник, католический тюремный капеллан. Настоящий, снаружи. Все заключенные должны повидаться с ним в камере для переговоров.
— Как тебя зовут?
— Пять семь один.
— Почему ты здесь?
— Говорят, я совершил вооруженное ограбление.
— И что ты делаешь, чтобы обеспечить свое освобождение?
Вопрос проникает в позвоночник 571 и доходит до кишок. Он должен что-то делать? А если не сделает — если не сможет сообразить, как поступить? Неужели они смогут удержать его в этом аду больше согласованного срока?
Следующий день нервный для всех заключенных. Охранники играют на их страданиях. Они заставляют пленников написать письма домой, но под диктовку. «Дорогая мама. Я облажался. Я злой». Один из них набрасывается на 819 за нерасторопность, и парень ломается. Власти точат на него зуб с самой баррикады и теперь бросают в яму. Его рыдания разносятся по всей тюрьме. Остальных заключенных выгоняют в главный зал на перекличку. Заставляют их петь: «Заключенный 819 поступил плохо. Из-за того, что он сделал, мое ведро с дерьмом сегодня не вынесут. Заключенный 819 поступил плохо. Из-за того, что он сделал…»
Новый заключенный, 416, замена 8612, организует голодную забастовку. Парочка других пленников присоединяется к нему, но другие ругают за очередной наброс. Из-за неприятностей страдают все. 571 отказывается принять сторону. Он не активист, но и не капо. Все трещит по швам. Заключенные идут друг против друга. Но он не может во все это встревать. Говорит всем, что нейтрален. Но нейтральных больше нет.
Джон Уэйн угрожает 416.
— Жри сосиску, малец, не то пожалеешь.
416 бросает ее на пол, та катается в грязи. Прежде чем кто-либо понимает, что произошло, забастовщика бросают в карцер, грязная сосиска у него в руке.
— И ты будешь там сидеть, пока ее не съешь.
После чего следует объявление: если сегодня после отбоя любой заключенный откажется от своего одеяла, 416 отпустят. Если никто этого не сделает, то 416 проведет всю ночь в одиночке. 571 лежит на койке под одеялом и думает: «Это не жизнь. Это просто хреновая симуляция». Может, он должен выступить против экспериментаторов, послать к чертям все их ожидания, превратиться в святого Супермена. Но черт побери: этого не делает никто. Все остальные ждут, что именно он будет сегодня спать в холоде. 571 ненавидит всех разочаровывать, но не он сказал 416 выкинуть тупой трюк. За две недели они могли просто наскучить друг другу до смерти, и тогда все было бы хорошо.
Всю ночь он лежит в тепле, но не спит. Не может не думать. А если бы все это было реальным? Если бы его посадили на два года, или десять, или двести? Упекли бы на восемнадцать лет за убийство, как пьяного учителя в Таунсенде, который врезался в «Гремлин» родителей, когда те возвращались с танцев? Бросили бы за решетку, и он сидел бы, как те невидимые миллионы человек по всей стране, о которых он даже никогда не думал? Он бы стал никем. Даже не Заключенным 571. Реальные власти превратили бы его во все что угодно.
На следующее утро проводят поспешное совещание. Начальника и коменданта вызывает высокое руководство. Какой-то мозговитый ученый на большом посту наконец-то просыпается и понимает, что люди такое делать не могут. Весь эксперимент — настоящее, сука, преступление. Всех узников освобождают, дают помилование, выпускают из кошмара, продлившегося всего лишь шесть дней. Шесть дней. Это кажется невозможным. 571 едва помнит, кем был неделю назад.
Экспериментаторы опрашивают каждого, прежде чем выпустить его в мир. Но жертвы слишком взвинчены для размышлений. Охранники защищают себя, тогда как заключенные слетают с катушек от ярости. Дугги — нет, Дуглас Павличек — тоже тыкает пальцем в воздух. «Люди, которые это проводили, — так называемые психологи — должны сесть в тюрьму за нарушение этики». Но свое одеяло он не отдает. Теперь он навсегда будет парнем, который не выбирает сторону и не отдает одеяло, даже во время двухнедельного постановочного эксперимента.