Шрифт:
Кто-то попросил принести сигары.
Мы сидели уже довольно долго, и разговор исчерпал себя; тяжелые гардины пропитались дымом, мозги пропитались вином, и стало совершенно очевидно, что, если никто не поднимет нам упавшее настроение, вечеринка неминуемо подойдет к своему естественному завершению, и мы, гости, быстро разойдемся по домам и уляжемся спать.
Все говорили о скучных и неинтересных вещах; вероятно, в их жизни не происходило ничего примечательного, поэтому им не о чем было рассказывать.
Джоунс во всех подробностях поведал нам о своих приключениях на охоте в Йоркшире.
Мистер Томкинс из Бостона пространно разглагольствовал о мероприятиях, благодаря которым железнодорожное управление Атчинсона, Топеки и Санта-Фе не только расширило свою территорию, подняло престиж департамента и умудрялось
Синьор Томбола горячо убеждал нас с помощью аргументов, которые мы даже не пытались опровергнуть, что единство его родины ни в коей мере не похоже на современную торпеду, которую сконструировали на лучших оружейных заводах Европы для того, чтобы чьи-то слабые руки послали ее в страну, где она непременно взорвется — неожиданно для всех — и превратит эту страну в бескрайнюю пустыню политического хаоса.
Нет смысла и дальше вдаваться в подробности. От нашего разговора даже Прометей умер бы со скуки на своей скале, Тантал сошел бы с ума, а Иксион предпочел бы простые, но содержательные диалоги Оллендорффа нашей пустой болтовне. Мы уже несколько часов сидели за столом; нам было скучно, мы устали, но никто и не собирался уходить.
Кто-то попросил принести сигары. Мы все инстинктивно повернули головы в сторону говорившего. Брисбейну было тридцать пять лет, и его внешности завидовали многие мужчины. Он был сильным человеком. В его фигуре не было ничего примечательного, хотя объемы он имел внушительные. При почти двухметровом росте и широких плечах он не казался крупным, но, с другой стороны, худым его тоже трудно было назвать; небольшая голова крепко сидела на сильной жилистой шее, своими широкими мускулистыми руками он легко колол орехи без помощи щипцов, увидев его в профиль, нельзя было не заметить бугристость его рукавов и мощного торса. Он принадлежал к тому типу мужчин, о которых другие мужчины говорят, что их внешность обманчива; то есть он выглядел сильным, а в действительности был еще сильнее. Нет нужды подробно описывать его внешность — небольшая голова, редкие волосы, голубые глаза, крупный нос, небольшие усики и квадратный подбородок. Все знают Брисбейна, и, когда он попросил сигару, все повернулись к нему.
— Очень странная штука, — произнес Брисбейн. Все разом замолчали. Брисбейн говорил тихо, но его голос обладал удивительной особенностью проникать в общий разговор, разрезая его точно ножом. Все его слушали. Брисбейн, заметив, что привлек всеобщее внимание, невозмутимо закурил сигару.
— Очень странная штука, — продолжал он, — все эти истории о привидениях. Люди вечно интересуются, видел ли кто-нибудь привидение. Я видел.
— Вздор! Кто, ты? Ты это серьезно, Брисбейн? Подумать только, человек с таким интеллектом!
Оригинальное заявление Брисбейна было встречено хором восклицаний. Все потребовали сигар, и неожиданно откуда-то материализовался Стаббс, дворецкий, с новой бутылкой сухого шампанского. Вечеринка была спасена: Брисбейн собирался рассказать историю.
— Я заядлый любитель морских путешествий, — начал Брисбейн, — и, поскольку мне довольно часто приходится пересекать Атлантику, у меня есть свои приоритеты. У большинства мужчин есть приоритеты. Однажды я видел человека, который три четверти часа сидел в баре на Бродвее и поджидал любимую марку машины. Бармен заработал целое состояние на его предпочтении. Я сам жду и сажусь только на определенные корабли, если мне нужно пересечь океан. Возможно, все это предрассудки, но мое чутье ни разу меня не подводило за исключением одного-единственного случая. Очень хорошо помню тот день — стояло теплое июньское утро, и таможенники, собравшиеся на пристани в ожидании вышедшего из карантина судна, имели загадочный и задумчивый вид. Багажа у меня было мало — я никогда не беру с собой много вещей. Я смешался с толпой пассажиров, носильщиков и назойливых типов в синих пальто с медными пуговицами, которые, как грибы, вырастали на палубе пришвартованного парохода и навязывали всем свои ненужные услуги. Я часто с интересом наблюдал за стихийной эволюцией этих ребят. В момент прибытия их уже нет; буквально через пять минут
— Сто пятая каюта, нижняя койка, — распорядился я деловым тоном человека, для которого пересечь Атлантику — все равно что выпить виски в «Дельмонико» в центре города.
Стюард взял у меня чемодан, пальто и плед. Я никогда не забуду выражение его лица. Не то чтобы он побледнел. Видные теологи утверждают, что даже чудо не способно изменить законы природы. Поэтому я без колебаний заявляю, что он не побледнел; но по его выражению я понял, что он сейчас либо расплачется, либо чихнет, либо уронит мой чемодан. Поскольку в чемодане лежали две бутылки превосходного старого хереса, которые мне подарил мой старинный друг Снигинсон ван Пикинс, я страшно заволновался. Но ничего подобного не произошло.
— Черт меня побери! — буркнул он и пошел вперед.
Глядя на своего Гермеса, ведущего меня на нижнюю палубу, я решил, что он приложился к грогу, но ничего не сказал и молча следовал за ним. Каюта 105 располагалась на корме по левому борту. Ничем особенным она не выделялась. Нижняя койка, как и в большинстве кают на «Камчатке», оказалась двуспальной. В просторном помещении стоял обычный умывальник, призванный донести идею роскоши до разума североамериканского индейца; над умывальником висели бесполезные деревянные подставки, в которые проще засунуть большой зонт, нежели обыкновенную зубную щетку. На непривлекательного вида матрацах лежали аккуратно свернутые простыни, которые один большой юморист очень метко сравнил с холодными гречишными блинами. Полотенца присутствовали только в воображении. Стеклянные графины были наполнены прозрачной жидкостью с легким коричневатым оттенком, однако запах от них исходил отнюдь не легкий, да и приятным его тоже не назовешь — он навевал далекое тошнотворное воспоминание о пропитанных маслом станках. Блеклые занавески наполовину закрывали верхнюю койку. Унылая обстановка смутно вырисовывалась в неясном свете июньского дня. О! как я ненавижу эту каюту!
Стюард поставил мои вещи и посмотрел на меня так, словно хотел побыстрее уйти — вероятно, на поиски других пассажиров и чаевых. Расположение мелких служащих часто бывает полезным, поэтому я дал ему несколько монет.
— Я постараюсь, чтобы вы чувствовали себя уютно, — заметил он, убирая деньги в карман. Однако меня удивило сомнение, прозвучавшее в его интонации. По-видимому, шкала его чаевых возросла, и он остался недоволен полученной суммой; но я больше склонялся к мысли, что он, как бы он сам выразился, «хватил лишнего».
Позже выяснилось, что я ошибался и был несправедлив к этому человеку.
В этот день не произошло ничего заслуживающего внимания. Мы отчалили точно по расписанию. Корабль шел полным ходом, с моря дул освежающий ветерок, что было особенно приятно, потому что стояла жаркая душная погода. Все знают, как проходит первый день на море. Люди гуляют по палубе, разглядывая друг друга и изредка встречая знакомых, о присутствии которых на борту ничего не знали. Все гадают, как будут кормить — хорошо, плохо или так себе — но после первых двух походов в ресторан все сомнения рассеиваются; пассажиры также обсуждают погоду, но и этот вопрос перестает их занимать, как только пароход минует Файер-Айлэнд. Поначалу ресторан бывает переполнен, потом столики начинают пустеть. Люди с побелевшими лицами вскакивают со своих мест и опрометью бросаются к выходу. Старые морские волки вздыхают с облегчением, когда морская болезнь выгоняет соседа из-за стола, предоставляя простор и безраздельное пользование горчицей.