Верховная королева

Брэдли Мэрион Зиммер

«Он нарочно себя мучает, ему невыносимо видеть Гвенвифар с Артуром и невыносимо оставлять ее наедине с мужем», – подумала про себя Моргейна. И, намеренно обыгрывая правду под видом шутки, предложила:

– По-моему, Ланселет, наши молодожены не прочь побыть минутку вдвоем. Не оставить ли нам их в покое и не сходить ли посмотреть самим, готовы ли всадники?

– Лорд мой, – произнес Ланселет и, едва Гвенвифар открыла рот, чтобы запротестовать, – едва ли не грубо докончил:

– Позволь мне удалиться.

Артур кивнул в знак согласия,

и Моргейна завладела рукой Ланселета. Он покорно позволил увлечь себя прочь, но на полдороге обернулся, словно не в силах отвести взгляда от Гвенвифар. Сердце ее разрывалось; молодой женщине казалось, что боли спутника она не выдержит, и при этом она готова была на что угодно, лишь бы увести его, лишь бы не видеть, как он смотрит на Гвенвифар. Позади них Артур произнес:

– Еще до вчерашнего вечера я и не подозревал, что судьбы, послав мне невесту, подарили мне настоящую красавицу.

– Это не судьба, лорд мой, а мой отец, – отозвалась Гвенвифар, но не успела Моргейна услышать, что ответил на это Артур, как они оказались за пределами слышимости.

– Помню я, – промолвила Моргейна, – как некогда, год назад, на Авалоне, ты говорил о коннице как о залоге победы над саксами, – и еще о дисциплинированной армии, под стать римским легионам. Полагаю, именно к этому ты и предназначаешь своих всадников?

– Я тренирую их – это так. Вот уж не подумал бы, кузина, что женщина способна запомнить подробности военной стратегии.

Моргейна рассмеялась:

– Я живу в страхе перед саксами, как любая другая женщина здешних островов. Мне случилось однажды проезжать через деревню, в которой похозяйничали саксонские мародеры: и никто из тамошних жительниц, начиная от пятилетней девочки и кончая девяностолетней старухой, у которой не осталось ни зубов, ни волос, не избежал насилия. Все, что сулит надежду избавиться от недругов раз и навсегда, для меня бесконечно много значит: пожалуй, больше даже, чем для мужчин и солдат, которым страшиться надо разве что за собственную жизнь.

– Об этом я как-то не задумывался, – серьезно отозвался Ланселет. – Воины Утера Пендрагона поселянками тоже не брезговали – равно как и Артуровы, – да только дело обычно происходит по обоюдному согласию; насилия, как правило, избегают. Впрочем, я и позабыл: ты, Моргейна, воспитывалась на Авалоне и часто размышляешь о том, до чего прочим женщинам дела нет. – Ланселет поднял глаза и стиснул ее руку в своей. – И арфы Авалона я тоже позабыл. Я-то думал, что всей душой ненавижу Остров и вовеки не захочу туда вернуться. И все же… порою… сущие мелочи возвращают меня туда. Перезвон арфы. Солнечный блик на стоячих камнях. Аромат яблок, гудение пчел в знойный полдень. Рыба, что плещется в озере, и крики водяных птиц на закате…

– Помнишь тот день, когда мы вскарабкались на Холм? – тихо спросила Моргейна.

– Помню, – отозвался он и с внезапной горечью выкрикнул:

– Господи, чего бы я только не отдал, чтобы ты в ту пору не была обещана Богине!

– Я жалею

об этом, сколько себя помню, – еле слышно призналась молодая женщина. Голос ее вдруг прервался, и Ланселет встревоженно заглянул ей в глаза.

– Моргейна, Моргейна… я в жизни не видел тебя плачущей.

– А ты, как большинство мужчин, боишься женских слез?

Ланселет покачал головой, обнял ее за плечи.

– Нет, – тихо признался он, – женщина в слезах кажется куда более настоящей, куда более уязвимой… женщины, которые никогда не плачут, внушают мне страх, потому что я знаю: они сильнее меня, и я всегда жду от них какого-нибудь подвоха. Я всегда боялся… Вивианы. – Моргейна почувствовала, что он собирался сказать» моей матери «, но так и не смог произнести этих слов.

Пройдя под низкой притолокой, они оказались в конюшне. Здесь, заслоняя свет дня, бесконечной чередой выстроились привязанные лошади. Приятно пахло соломой и сеном. Снаружи суетились люди: сооружали стога сена, устанавливали чучела из набитой чем-то кожи; входили и выходили, седлали лошадей.

Едва завидев Ланселета, один из воинов громко окликнул его:

– Скоро ли Верховный король и знатные гости будут готовы на нас полюбоваться, сэр? Не хочется выводить коней раньше времени, а то еще разнервничаются…

– Да скоро, скоро, – отозвался Ланселет. Рыцарь, стоявший позади одного из коней, при ближайшем рассмотрении оказался Гавейном.

– А, кузина, – приветствовал он Моргейну. – Ланс, не води ее сюда; здесь даме не место, многие из этих треклятых зверюг еще не объезжены. А ты по-прежнему собираешься выехать на том белом жеребце?

– Я не я буду, если не обуздаю негодника: Артур поскачет на нем в следующую же битву, даже если для этого я шею себе сверну!

– Не шутил бы ты так, – поморщился Гавейн.

– А кто сказал, что я шучу? Если Артур с ним не справится, так значит, в битву на нем поскачу я, а нынче вечером я покажу его всем собравшимся во славу королевы!

– Ланселет, – встревожилась Моргейна, – незачем тебе рисковать своей шеей. Гвенвифар все равно не способна отличить одну лошадь от другой; проскачи ты на палочке через весь двор, ты произведешь на нее впечатление ничуть не меньшее, нежели подвигами, достойными кентавра!

Ланселет смерил ее взглядом едва ли не презрительным; Моргейна с легкостью читала мысли юноши:

Откуда ей знать, как важно для него показать всему миру, что этот день нимало его не затронул?»

– Ступай седлай коня, Гавейн, и дай знать на ристалище, что через полчаса начинаем, – объявил Ланселет, – да спроси Кэя, не хочет ли он быть первым.

– Вот только не говори, что Кэй тоже поскачет, с его-то изувеченной ногой, – промолвил один из воинов, чужестранец, судя по выговору.

– А ты лишил бы Кэя возможности показать себя в том единственном боевом искусстве, где хромота его не имеет значения? Он и так вечно привязан к кухням и дамским покоям, – свирепо накинулся на него Гавейн.