Верховная королева
Шрифт:
– Что, любовь моя, все так плохо? – спросил Лот.
Моргауза кивнула. Но для чего пугать ребенка? Она утерла глаза юбкой.
Гарет поднял глаза к потолку и произнес:
– Дорогая Богиня, пожалуйста, пошли кузине Моргейне крепкого сыночка, чтобы мы росли с ним вместе и вместе стали бы рыцарями.
Против воли рассмеявшись, Моргауза погладила пухлую щечку.
– Такую молитву Богиня наверняка услышит. А теперь мне надо вернуться к Моргейне.
Но, выходя из зала, она ощутила на себе взгляд Лота и вспомнила, что он втолковывал ей раньше: дескать, всем будет лучше, если ребенок Моргейны не выживет.
«Если Моргейна выйдет живой из этого испытания, я уже буду рада», – подумала
Моргауза возвратилась в женский покой. Теперь повитухи поставили Моргейну на колени и заставили выпрямиться, чтобы облегчить ребенку выход из чрева, но роженица повисала у них на руках, точно безжизненная кукла, и двум прислужницам приходилось удерживать ее в вертикальном положении. Моргейна то вскрикивала, хватая ртом воздух, а то закусывала губу, подавляя крики и призывая на помощь все свое мужество. Моргауза опустилась на колени рядом с нею на сбрызнутую кровью солому и протянула к племяннице руки; Моргейна вцепилась в них, глядя на родственницу и словно не узнавая.
– Мама! – закричала она. – Мама, я знала, что ты придешь…
И вновь лицо ее исказилось; молодая женщина запрокинула голову, рот ее разверзся в немом крике.
– Поддержи ее, госпожа, – промолвила Меган, – нет, сзади, вот так, чтобы она выпрямилась…
И Моргауза, подхватив роженицу под руки, почувствовала, как та дрожит, тужится, всхлипывает, слепо сопротивляется, тщась высвободиться. Моргейна уже не в силах была помогать повитухам или хотя бы позволить им спокойно делать свое дело; она громко кричала, стоило к ней прикоснуться. Моргауза зажмурилась, не желая ничего видеть, изо всех сил удерживая хрупкое, бьющееся в конвульсиях тело роженицы. Та снова вскрикнула:» Мама! Мама!» Моргауза не знала, зовет ли та Игрейну или призывает Богиню. А в следующий миг молодая женщина обессиленно откинулась назад, в объятия Моргаузы, словно потеряв сознание; в комнате стоял острый запах крови, а Меган торжествующе подняла на руках нечто темное и сморщенное.
– Взгляни, госпожа Моргейна, славного сыночка ты родила, – промолвила она, и, наклонясь к новорожденному, подула ему в ротик. Ответом ей был пронзительный, негодующий вопль: крик новорожденного, исполненный возмущения против холодного мира, в котором он вдруг оказался.
Но Моргейна обессиленно повисла на руках у Моргаузы, измученная до смерти, и не смогла даже открыть глаза, чтобы взглянуть на свое дитя.
Младенца выкупали и запеленали; Моргейна выпила чашку горячего молока с медом и с травами, останавливающими кровотечение, и теперь устало дремала. Она не пошевелилась даже тогда, когда Моргауза, наклонившись, легонько поцеловала ее в лоб.
«Она не умрет, она исцелится» – думала Моргауза. В жизни своей она не видела, чтобы после родов столь тяжелых остались в живых и мать, и дитя. А по словам повитухи, после всего, что пришлось сделать, дабы сохранить жизнь ребенку, Моргейна вряд ли родит другого. Что, пожалуй, и к лучшему, решила про себя Моргауза.
Она взяла запеленутого младенца на руки, вгляделась в крохотное личико. Дышал он вроде бы ровно, хотя порою случалось и так, что, если новорожденный не закричал сразу и приходилось подуть ему в рот, спустя какое-то время дыхание опять прерывалось, и дитя умирало. Но у этого нездоровой бледности и в помине нет, даже крохотные ноготочки розовые. Волосенки темные и совершенно прямые; крохотные ручки и ножки покрыты
Ребенка нужно немедленно отдать кормилице… и тут Моргауза заколебалась. Вне всякого сомнения, Моргейна, как только немного отдохнет, захочет сама взять на руки и покормить свое дитя; так оно всегда бывает, неважно, трудные были роды или нет. И чем тяжелее дались они матери, тем больше она радуется, нянча своего малыша; чем мучительнее борьба, тем с большей любовью и ликованием она приложит ребенка к груди.
И тут, вопреки собственной воле, она припомнила слова Лота. «Я хочу увидеть на троне Гавейна, но это дитя стоит у него на пути». Когда Лот обращался к ней, она не желала ничего слушать, но теперь, с ребенком на руках, Моргауза, сама того не желая, подумала про себя, что, если ребенка заспит кормилица или он окажется слишком слаб, чтобы взять грудь, большой беды в том не будет. А если Моргейна так ни разу и не подержит его и не покормит, огорчится она не то чтобы сильно; ежели такова воля Богини, чтобы ребенок умер…
«Я всего лишь хочу избавить ее от лишних страданий…»
Дитя Моргейны и, возможно, от Ланселета; а ведь оба принадлежат к древнему королевскому роду Авалона… если с Артуром случится беда, люди усмотрят в мальчике наследника трона.
Вот только ей неизвестно доподлинно, от Ланселета ли этот ребенок.
И хотя родила Моргауза четырех сыновей, Моргейна – та самая маленькая девочка, которую она ласкала, наряжала и баловала, точно куклу, и носила на руках, и расчесывала ей волосы, и купала ее, и дарила ей подарки. Сможет ли она так поступить с ребенком Моргейны? И кто сказал, что Артур не обзаведется дюжиной сыновей от своей королевы, уж кто бы она ни была?
Но сын Ланселета… да, сына Ланселета она бы обрекла на смерть, не моргнув и глазом. Ланселет Артуру – ничуть не более близкая родня по крови, чем Гавейн, однако ж Артур предпочитает Ланселета, всегда и во всем обращается к нему, ни к кому другому. Точно так же, как она сама всегда оставалась в тени Вивианы, – никому не нужная, обойденная сестра, которую в королевы никогда не выберут, – Моргауза так и не простила Вивиане того, что та назначила для Утера Игрейну, – вот так же и беззаветно преданному Гавейну суждено вечно прозябать в тени более яркого Ланселета. А если Ланселет лишь играл с чувствами Моргейны или обесчестил ее – тем больше причин его ненавидеть.
Ибо с какой бы стати Моргейне рожать Ланселетова бастарда втайне и безутешно горюя? Или Вивиана решила, что ее ненаглядный сынок слишком хорош для Моргейны? От внимания Моргаузы не укрылось, что на протяжении всех этих бесконечно долгих месяцев девочка украдкой проливала слезы: итак, она брошена и оплакивает свою любовь?
«Вивиана, будь она проклята, играет в чужие жизни, точно в бабки! Не она ли бросила Игрейну в объятия Утера, ни на миг не задумавшись о Горлойсе; не она ли увезла Моргейну на Авалон; теперь она надумала разбить жизнь и Моргейне тоже?»
Если бы только убедиться наверняка, что ребенок – действительно от Ланселета!
Видя, как Моргейна мучается схватками, Моргауза жалела о том, что не обладает могущественной магией, способной облегчить роды; вот и теперь она сокрушалась о том, что в магии почти не смыслит. Живя на Авалоне, она не проявляла интереса к друидической мудрости, да и упорством не отличалась. Однако же, будучи Вивиановой воспитанницей, она перенимала то одно, то другое у жриц, ласкавших ее и баловавших; а те, добродушно, как бы между делом, – так взрослый потакает ребенку, – показывали ей заклинания и магические действа попроще.