Верховная королева
Шрифт:
– Даже если бы тебя отвезли не куда-нибудь, а на Авалон? – предложил Артур. – Места безопаснее для тебя и нашего сына в целом свете не сыщешь.
Гвенвифар вздрогнула, осенила себя крестом.
– Сохрани меня Господь и Пресвятая Мария! – прошептала она. – Я скорее в страну фэйри отправлюсь!
– Гвенвифар, ну, послушай же меня… – настойчиво начал было король, но тут же обреченно вздохнул, и Гвенвифар поняла: она победила! – Пусть будет так, как ты хочешь. Если тебе кажется, что ехать – опаснее, чем оставаться, тогда не дай мне Господь принуждать тебя…
– Артур, и ты ей позволишь? – свирепо вмешался Гахерис. – А я скажу тебе: привяжи ее к коню,
Артур устало покачал головой.
– Довольно, кузен, – промолвил он, – сразу видно: ты – человек неженатый. Гвенвифар, делай, как знаешь. Можешь оставить при себе Элейну, одну служанку, повитуху и своего исповедника, но не больше. Все прочие выезжают на рассвете. А теперь ступай к себе, Гвен, мне некогда.
И королева, покорно подставляя щеку для обязательного мужнего поцелуя, – чувствовала себя так, словно победа ее обернулась поражением. ***
Прочие женщины отбыли на рассвете. Мелеас просилась остаться с королевой, но Грифлет не захотел и слушать.
– У Элейны нет ни мужа, ни ребенка, – отвечал рыцарь. – Вот пусть она и остается. Однако же на месте короля Пелинора я бы точно отправил дочку в Камелот, и на королеву бы не посмотрел. А вот ты поедешь, так и знай, госпожа моя. – И Гвенвифар померещилось, что Грифлет бросил в ее сторону взгляд, исполненный глубокого презрения.
Артур ясно дал ей понять, что большая часть замка ныне отводится под военный лагерь, так что ей должно оставаться в своих покоях вместе с Элейной и служанками. Мебель ее почти всю отправили в Камелот; теперь в спальню перенесли кровать из гостевой комнаты; это ложе королева разделяла с Элейной. Артур ночевал в лагере вместе со своими людьми; раз в день он присылал кого-нибудь справиться, как там жена, однако самого его Гвенвифар почти не видела.
Поначалу королева ожидала, что войска вот-вот выступят на битву с саксами, или что бой произойдет прямо здесь, перед замком, но дни шли за днями, недели за неделями, а вестей так и не было. Один за другим приезжали гонцы и посланники, в Каэрлеон стекались все новые воинства, однако, запертая в своих покоях с примыкающим к ним крохотным садиком, слышала она лишь обрывки новостей – все, что приносили ей служанка с повитухой, – изрядно искаженные, и по большей части сплетни. Время тянулось бесконечно; по утрам ее тошнило и хотелось только лежать, однако позже королеве сделалось лучше, и теперь она беспокойно расхаживала по садику: делать ей было нечего, кроме как представлять про себя, как страшные захватчики-саксы движутся в глубь острова, да думать о ребенке… Королева с удовольствием шила бы одежки для малыша, но шерсти, чтобы прясть, не было во всем замке, да и большой ткацкий станок увезли прочь вместе с остальной мебелью.
Однако же маленький станок у нее остался, а еще – шелк, и пряжа, и принадлежности для вышивания – все то, что она возила с собою в Тинтагель. И Гвенвифар задумала выткать знамя… Некогда Артур пообещал ей, что, когда жена подарит ему сына, она сможет попросить в дар все, что угодно, – все, что в его власти. И королева задумала про себя: в этот счастливый день она попросит Артура отречься от языческого знамени Пендрагона и принять Христов крест. Вот тогда вся эта земля под властью Верховного короля станет воистину христианской, а Артуров легион превратится в священное воинство, и Дева Мария возьмет его под свою руку.
Королева представляла себе нечто невыразимо-прекрасное: синее знамя с золотой вышивкой, а на плащ Пресвятой
Как-то после полудня королеву навестил мерлин, почтенный Талиесин. Гвенвифар засомневалась было – стоит ли подпускать к себе старого язычника и демонопоклонника в такое время, пока носит она Артурова сына, которому в один прекрасный день суждено стать королем этой христианской земли? Но, встретив добрый, сочувственный взгляд старика, вовремя вспомнила, что Талиесин – отец Игрейны и, значит, младенцу ее приходится прадедом.
– Да благословит тебя Вечность, Гвенвифар, – промолвил гость, простирая над нею руки. Королева перекрестилась и с запозданием задумалась, а не обиделся ли мерлин, но тот, похоже, счел происшедшее лишь обменом приветствиями.
– Как тебе живется, госпожа, в заточении столь суровом? – осведомился мерлин, оглядываясь по сторонам. – Да вы здесь точно в темнице! В Камелоте тебе было бы не в пример лучше, или, скажем, на Авалоне, или на Инис Витрин – ты ведь там в монастырской школе обучалась, верно? Там, по крайней мере, ты бы свежим воздухом дышала да и размяться могла бы! А это не комната, а просто хлев какой-то!
– В саду свежего воздуха достаточно, – отозвалась Гвенвифар, мысленно взяв на заметку проветрить постель сегодня же, не откладывая, и поручить служанкам открыть окна и подмести комнату, где повсюду валялись разбросанные вещи – для четырех женщин тут было слишком тесно.
– Так непременно, дитя мое, всякий день выходи прогуляться на свежий воздух, даже если дождь идет; воздух – лекарство от всех недугов, – наказал мерлин. – Надо думать, скучно тебе здесь. Нет же, дитя, я не упрекать тебя пришел, – мягко добавил старик. – Артур сообщил мне счастливую весть, и я радуюсь за тебя, как и все мы. А уж я-то сам как счастлив – немногие мужи доживают до того, чтобы полюбоваться на правнуков! – Его морщинистое лицо просто-таки лучилось благодушием. – Если я могу хоть чем-нибудь тебе помочь, ты, госпожа, только прикажи. Тебе присылают ли свежую пищу или только солдатские пайки?
Гиенвифар заверила старика, что ни в чем не знает недостатка: каждый день ей приносили корзину с отборнейшими яствами; хотя о том, что на еду ее почти не тянет, королева умолчала. Она рассказала мерлину о смерти Игрейны, о том, что похоронили королеву в Тинтагеле, и о том, что перед самой кончиной Игрейна рассказала ей о ребенке. Про Зрение Гвенвифар предпочла не распространяться, но, обеспокоенно глядя на старика, спросила:
– Сэр, не знаешь ли ты, где ныне Моргейна, раз даже не смогла прибыть к смертному одру матери?
Мерлин медленно покачал головой:
– Прости, не знаю.
– Но это же стыд и позор: Моргейна даже родне своей не сказалась, куда отправилась!
– Может статься, – с жрицами Авалона иногда так случается, – она отбыла в некое магическое странствие или живет затворницей, прозревая незримое, – предположил Талиесин, но и у него вид был изрядно встревоженный. – В таком случае мне бы ничего не сказали; но, думается мне, будь она на Авалоне, где среди жриц воспитывается моя дочь, я бы об этом знал. Но мне о ней ничего не ведомо. – Старик вздохнул. – Моргейна – взрослая женщина, и ей не нужно спрашиваться у кого-либо, чтобы уехать или вернуться.