Верховный правитель
Шрифт:
Омск они покинули двенадцатого ноября. Днем тринадцатого Колчак пришел в соседний вагон, в купе к Анне Васильевне, устало опустился на откидную лавку, обтянутую бархатом, и неожиданно чисто и открыто, будто мальчишка, улыбнулся.
– Вы знаете, Анна Васильевна, сегодня утром я вспоминал Японию.
Анна Васильевна улыбнулась ответно.
– Я ее тоже часто вспоминаю. И, пожалуй, чаще других – город Никко. Буддистский монастырь, синтоистский храм Тосегу, фантастические криптомерии, вулканы.
– А я, если говорить о Никко, вспоминаю воду. Как много там было воды! Никко – единственное место, где вода может петь
Анна Васильевна почувствовала, как у нее тоскливо сжалось сердце, глазам сделалось тепло.
– Это – лучшее время, которое мы провели вместе с вами, – сказала она.
– Жаль, что мы там не остались навсегда.
– Вряд ли бы когда-нибудь мы с вами прижились в Японии. Это не наша страна.
– Зато не было бы всего этого. – Колчак сделал брезгливый жест, обводя пальцем пространство вокруг себя.
– Это верно, – погрустнев, согласилась Анна Васильевна. – Но к вам грязь не липнет, Александр Васильевич.
Он снова улыбнулся. На этот раз только одними глазами.
– Я сейчас думаю о том, какой след мы оставим в истории – вы, я...
– Я – никакой, – перебив его, быстро произнесла Анна Васильевна.
– Не согласен.
– Я – с вами. В вашей тени. Вы – на свету, а я – где-то под локтем, под мышкой, рядышком.
– Не принижайте своей роли, Анна Васильевна, – грустно и серьезно произнес Колчак. – А о том, что мы с вами не остались в Японии, я искренне жалею, Анна Васильевна. – У Колчака нервно задергался левый глаз, тик переполз на щеку, следом стала дергаться и щека.
Она протянула руку к его лицу, Колчак отшатнулся от Анны Васильевны, губы у него задрожали, Анна Васильевна произнесла горько, неверяще: «Саша!» – и Колчак пришел в себя. Анна Васильевна подумала, что сейчас не дай Бог заглянуть к нему в душу, пропасть там такая, что голова может закружиться. Осознание этого родило в ней слезы. Анна Васильевна прижала к себе голову Колчака.
– Милый вы, мой милый... – прошептала она нежно. – Вы не один. Я – с вами.
Поезд остановился, под окнами вагона, громыхая винтовкой, у которой замерзший ремень, стукаясь о приклад, издавал железные звуки, пробежал солдат, за ним еще двое. Анна Васильевна погладила голову Колчака и встревоженно выпрямилась: ей показалось, что вся эта суматошная беготня таит в себе опасность. Колчак же не обратил на нее никакого внимания. Он был спокоен – уже был спокоен: ни дергающегося лица, ни странного мертвецкого мерцания в глазах, – даже рот, будто у мальчишки, приоткрылся безмятежно.
Ей очень захотелось поцеловать Александра Васильевича, но что-то остановило ее. Под окнами снова пробежал солдат. За ним, бурча на ходу, еще несколько.
Колчак поднялся:
– Шут знает что! – Он выругался. – Нас теперь будут задерживать у каждого столба. Проклятые чехи! Жаль, я не отдал под расстрел Гайду.
– А с нами ничего не будет? Нас эти проклятые чехи не возьмут в заложники?
– Ни в коем разе! У нас охрана – пятьсот человек солдат и шестьдесят офицеров. Пулеметы. При случае мы даже орудия можем подтащить.
– Тогда почему нас держат?
– Потому и держат, что мы сильные.
Через полчаса поезд тронулся, прополз километра два и снова остановился.
– В чем дело? – возмутился Колчак.
– Пропускаем чехословацкий эшелон.
– Еще один? Они же все ушли вперед, на восток.
– Не все, ваше высокопревосходительство, – ответил Колчаку адьютант. – Думаю, у нас с чехами еще будут проблемы.
Колчак потяжелел лицом и промолчал, ничего не ответил адъютанту.
Прошли сутки. За эти сутки литерные эшелоны продвинулись вперед километров на пятьдесят, не более. До Иркутска, куда переселялась ставка Колчака и омское правительство, было еще ехать да ехать. Скорость, с которой они двигались, рождала лишь зубную боль. Колчак часами неподвижно сидел за столом, сжав кулаки и уставившись в пространство оцепенелым взглядом. У него был вид больного человека.
– Вы не заболели? – спросила у него Анна Васильевна.
– Нет!
Через час она задала этот вопрос снова, и вновь прозвучал прежний жесткий ответ:
– Нет!
Следующие сутки принесли еще пятьдесят километров. Литерные эшелоны Колчака, похоже, безнадежно увязли в заснеженных сибирских просторах.
На каком-то маленьком разъезде, не имевшем даже станционного здания – была лишь будка с высокой железной трубой, откуда вместе с дымом вылетало веселое искорье, – стояли особенно долго. Колчаковский вагон замер напротив мертвой березы, раскинувшей во все стороны страшные кривые сучья. На нижней ветке – длинной, узловатой, черной – устроились две вороны. Обе – старые, с железными, похожими на гвоздодеры, клювами, заглядывали издали в вагон Верховного правителя, словно что-то искали в нем. А может быть, что-то чувствовали...
Какой-то солдат остановился около березы, громыхнул прикладом винтовки о мерзлую землю:
– А ну, кыш отсюда! Пр-роклятые!
Вороны даже глазом не повели: обращать внимание на разных плюгавых человечишек было не в их правилах. Анна Васильевна долго смотрела на птиц в окно:
– Очень похожи на собак, которые готовятся напасть на человека.
На следующий день также удалось одолеть километров пятьдесят – и вновь прочно встали.
– В чем дело? – пробовал возмутиться Колчак.
– Мне сообщили, что следом за нами эвакуируется чехословацкий полк, – ответил адмиралу адъютант Комелов. – Мы покинули Омск двенадцатого ноября, чехи – тринадцатого.
– Помилуйте, Михаил Михайлович. – Голос у Колчака натянулся и зазвенел. – Я-то хорошо знаю, когда чехи покинули Омск. Последний их полк ушел из Омска пятого ноября. Пятого, а не тринадцатого.
– Я оперирую теми фактами, Александр Васильевич, которые мне дали сами чехи.
– Чехи подгоняют факты под себя, а не под нас. Что им выгодно, то они и говорят. – Колчак отодвинул в сторону шторку и выглянул в окно.
Серый снег ежился под натиском морозов. Ветер сбивал его с макушек сосен и пихт, дробил в воздухе, играл им, кидая из стороны в сторону целыми пригоршнями, немедленно залепил окно, в которое смотрел Колчак, но снег на стекле не удержался, сполз вниз. Анна Васильевна, зябко передернув плечами, нагнулась к Колчаку, также заглянула в окно.
Первое, что она увидела, были две огромные недобрые вороны с клювами-гвоздедерами. Они сидели на макушке пихты, кое-где еще сохранившей свой рыжий колючий наряд, и сосредоточенно смотрели на Колчака. Анна Васильевна не выдержала, прижала пальцы к губам: показалось, что это те самые вороны, и они проделали пятидесятикилометровый путь вслед за поездом. Было сокрыто в их стремлении не отстать от эшелона Колчака что-то бесовское.