Вернадский
Шрифт:
Думаю, что мы подошли даже к большему.
В то же самое время это связалось в жизни человечества и нашей планеты с ноосферой.
Это, вероятно, небывалый по мощности и глубине планетный процесс»8.
Путешествие заняло неделю. 30 августа прибыли в Москву. Без Наталии Егоровны он поднялся в пустой дом.
За два года квартира обветшала, требовался ремонт, и, пока его делали, Вернадский уехал в Узкое и начал разбираться с делами.
В Москву постепенно возвращались академические учреждения и библиотеки. В сентябре приехала лаборатория, которая все разрасталась и насчитывала
Не всех досчитался он среди сотрудников. Осенью 1941 года ушел в московское ополчение и не вернулся Леонид Кулик, хранитель метеоритной коллекции Академии наук. На фронте и Кирилл Флоренский. О войне он узнал в экспедиции далеко от Москвы. Вернувшись, лабораторию уже не застал. Некоторое время Флоренский работал в группе оборонного значения у Ферсмана, где нашел рецепт дешевых маскировочных красок. Но весной 1942 года был призван, несмотря на близорукость. С этого времени он находился на фронте в артиллерийской разведке.
Теперь Вернадский пытается отозвать его, пишет непременному секретарю Н. Г. Бруевичу, побуждая того ходатайствовать перед командованием: Флоренский-сержант теряется в массе, а Флоренский-ученый — драгоценная единица. Но ходатайства не помогли. Флоренский вернулся лишь весной 1946 года и продолжил геохимические исследования.
Потери науки огромны. Но, главное, нужно ее реорганизовывать и покончить с режимом секретности, с неинформированно-стью русских ученых в текущих научных данных. Вернадский составляет записку против зловредной «Международной книги», не столько снабжающей ученых иностранной литературой, сколько всячески затрудняющей обеспечение. Нужно покончить с государственной монополией на информацию, пишет он.
Сам он на особом положении, пользуется большей свободой, чем другие, еще благодаря и личным связям, которые улучшились по приезде из Борового. Сын прислал ему подарок, чрезвычайно обрадовавший отца: написанный им первый том многотомной истории России. Издание предпринято Йельским университетом. Первые шесть томов взял на себя Георгий Владимирович. (Им написаны они все — от древнейших времен до начала Московского царства.)
Дочь сообщала, что заведует женским отделением в большом госпитале под Бостоном, вполне довольна своей работой. Зять заведует кафедрой иранистики в Йельском университете.
И все же идея поездки в Америку теперь, после возвращения, не выглядит столь уж четкой, хотя до весны 1944 года он много об этом думал и писал. Через знакомых прощупывает безошибочные ходы в правительство, чтобы не обращаться наобум. Иногда охватывает отчаяние от всеобщей бестолковщины, от духовного и физического насилия. Дневник 28 мая 1944 года: «Вчера чувствовал унижение жить в такой стране, где возможно отрицание свободы мысли. <…> Ярко почувствовал, что помимо всего прочего хочу прожить и кончить жизнь в свободной стране. Я подумал в этой печальной обстановке — надо ехать в США в свободную страну и там в родной среде детей и внучки (и друзей) кончить жизнь»9.
Пока работал, как всегда. Зимой мало выходил из дому. Изредка ездил в лабораторию. Как раз в один из мартовских дней, когда Вернадский появился в Старомонетном, к нему была вызвана А. П. Виноградовым В. С. Неаполитанская. Ее принимали главным бухгалтером в БИОГЕЛ, а поскольку директор имел обыкновение лично беседовать с каждым новым сотрудником, Виноградов представил
Валентина Сергеевна с большим волнением вспоминала эту встречу, внимательный и добрый взгляд голубых глаз Владимира Ивановича, проникавший, как ей показалось, прямо в душу. Встреча с ним изменила ее судьбу. При жизни Анны Дмитриевны Шаховской Валентина Сергеевна помогала ей в работе по Кабинету-музею и стала ее духовной преемницей.
В день рождения 12 марта вся лаборатория почти в полном составе — Виноградов и еще 35 человек — приехала в Дурновский. Поздравили Вернадского с днем рождения, преподнесли цветы и сфотографировались. Потом состоялось традиционное чаепитие.
Весной Вернадский переделал для скромного академического журнала «Успехи современной биологии» посланную Сталину статью «Несколько слов о ноосфере». Летом подписал ее в печать и послал рукопись сыну. 11 августа записал в дневнике: «Очень хорошее письмо Георгия. Он понял, мне кажется, вполне мою мысль — как он хорошо выразился: <…> “Твою статью о ноосфере прочел с громадным интересом. Твои мысли имеют громадное значение не только для естествоиспытателя, но и для историка: ты даешь синтез природного и исторического процесса”.
Написал ему, что хотел бы, чтобы она появилась на английском языке»10. Статья вышла в переводе Георгия Вернадского в 1945 году в американском научном журнале11.
С научной точки зрения это несколько слов. Если «О состояниях пространства» и «Химическое строение» — мощнейший финал всей жизненной симфонии, звучавшей на протяжении всего пути, то заключительная статья — несколько нот, прощальный мотив. Вернадский указывает на значение понятия ноосферы, на предшественников, на проявление эволюционного процесса, но содержания их не раскрывает. Статья прочитывается только в контексте предыдущих сочинений о ноосфере. Она — лишь ключик к кладам мысли, скрытым в малотиражных академических изданиях прежних лет, запечатанных «клеймом» РИСО.
Есть в появлении последней статьи некоторая прекрасная, но печальная и даже пугающая своей определенностью завершенность.
Еще в декабре 1942 года из Борового писал Ферсману: «Вообще я думаю, что заканчиваю свою научную деятельность не в смысле мысли, но в смысле творчества. Если еще проживу, то надо переходить на более легкую работу»12.
Да, как всегда, точно ощущает свое эмоциональное, умственное и физическое состояние, знает, что ничего нового он уже не создаст. Всю программу Горной Щели сумел выразить, сумел вспомнить. Душа высказалась.
Опасная, но неизбежная мысль. Трудно и почти невозможно понять ее и молодому, и зрелому человеку. И только тот, кто почувствовал грозные признаки старости, тот представит себе, что значит завершенность и отсутствие больших планов.
Такова плата за сознательное и великолепное знание себя. Оно избавляет от иллюзий. Его жизнь — в творческом порыве. И если он иссяк, то уход теперь — лишь вопрос времени, дело случая. Тело отпущено, оно не удерживается здесь напряжением творчества, ума и воли. Эти последние месяцы он продолжает много размышлять о религии. Мысли о личностях, из духовных творческих достижений которых складывается божественное начало в мире, нечто вечное, связываются у него с преодолением традиционного антропоморфного представления о божестве. Формы религии должны измениться, писал он Елене Григорьевне Ольденбург, это дело будущего.