Верная жена
Шрифт:
Мысль о том, что у него может быть замечательная жизнь, до сих пор не приходила ему в голову. Он был богат, имел возможность отправиться в Рим, жениться на принцессе, пить холодное шампанское на борту парохода, держащего курс на Южные моря, в компании любящей женщины, мог делать все для собственного удовольствия, мог испытывать удивительные эмоции. Подобные идеи были фантомами, которые от него ускользали.
Любовь покинула его навсегда, была недоступна, словно фрукт на верхней ветке. На место любви явилось сексуальное притяжение трагедии. С понурым видом он поглощал бренди, оплакивал собственную судьбу, горькие часы детства, доброту человека, желавшего стать ему отцом,
Больше всего он хотел улечься в маленькой темной, теплой комнате в неизвестном доме, чтобы было непонятно, ночь на земле или день, и без устали заниматься сексом с разными женщинами до самой своей смерти. Он жаждал пьянства плоти. Больше всего на свете он ценил мягкое прикосновение к другому человеческому существу. Он мечтал умереть в последнем из тысячи объятий.
Рядом была Кэтрин. Для Антонио, в отсутствие других увлечений, она была подобна наркотику, яду. И она была той, чьи секреты он знал. Кэтрин постоянно находилась в доме — шила, читала книги, которые заказывала в Чикаго. Она покинула Антонио. Предала, лишила золотой надежды.
Каждую ночь она спала в постели его отца. Тот занимался с ней сексом. Уверял, что любит ее. Таких слов Антонио ни разу не произносил и не подразумевал. Ему недостаточно было желать всех женщин. Он хотел, чтобы Кэтрин была для него олицетворением всех женщин.
Она сознательно его избегала. Запиралась в своей комнате, шила, когда Труит отправлялся на работу. Сидела за столом как посторонняя, разговаривала с Тони так, словно не помнила о бархатных шнурах, которыми он привязывал ее к кровати, об огне, сжигавшем ей кожу. Горе Антонио было бесконечным. Страсть — особенной и острой.
Труит уехал в город. Антонио отыскал Кэтрин и открыл ей сердце, сказал, что возвращение домой сделало его другим, разбередило рану, которая, как он считал, навсегда затянулась. Он боялся Труита. Этот человек, некогда способный на разрушение, держался спокойно, несмотря на мучительные угрызения совести. Антонио опасался, что отныне все может измениться.
Кэтрин посоветовала набраться терпения. Убеждала, что старые раны затянутся и не стоит обсуждать смерть Труита. Антонио поведал ей, что хранит в своей комнате мышьяк, привезенный из Чикаго. Признался, что вечером напился бордо и взял яд, держал его в руках, нюхал и мечтал о смерти. И если бы на ноге была кнопка, нажав на которую, можно навсегда исчезнуть, он нажал бы ее. Кэтрин ужаснулась его мыслям. Напомнила, что он умеет водить машину и может махнуть куда угодно. У него вся жизнь впереди. Она не поняла ничего из его спутанных речей. Она была уже не той женщиной, которая часами болтала с ним ни о чем, о любовных пустяках.
Антонио душило молчание. Каждое утро бритва была для него приглашением. Каждый вечер мышьяк казался ему афродизиаком. Одиночество ужасало его, но он не отправлялся в город, не спускался к приятным девушкам, которые приезжали из Чикаго на обед вместе со своими отцами-банкирами. Они отличались изысканными манерами и смеялись мелодичным несексуальным смехом. В них не было темноты, а свет Антонио не привлекал.
Он писал предсмертные записки, складывал их в ящик и запирал на ключ. Сочинял письма отцу, где в мельчайших деталях рассказывал о прошлом Кэтрин, письма, одна строка которых разрушила бы жизни им обоим. Эти письма он сжигал.
Погрязнув в одиночестве, Антонио потерял собственную душу. Истощил себя недовольством, которое испытывал к своей судьбе. Ему было тяжело держать осанку на
Однажды вечером, напившись, он признался Ральфу:
— Я бы хотел… стать другим и все поменять. Но ничего не получается.
— Мы все надеемся стать кем-то другим. Быть смелее, красивее, умнее. Это то, чего ждут дети. Если повезет, человек из этого вырастает. Если нет, настоящее превращается в муку. Я хотел… чего? Быть элегантным, а не деревенщиной, быть любимым, сторонился неприятностей, хотел, чтобы все было по-моему. И меня никогда не тянуло в бизнес. Я мечтал жениться на графине и обрести счастье. Не получилось. Играй в свою игру, Антонио.
— Мне больно. Каждую минуту я испытываю нестерпимую боль.
— Очень жаль. Если есть что-нибудь…
— Ничего нет.
— Знаю.
Это была дорога без конца, диалог без цели. Если все время проводишь в беседах с человеком, изъясняющимся на чужом языке, как добиться, чтобы тебя поняли? Антонио говорил, отец слушал, но слова не имели значения ни для того, ни для другого. Это был способ времяпрепровождения для угрюмого сына и сочувствующего отца.
«Да ладно, — размышлял Антонио поздним вечером, лежа на полу детской, — Влачи это унылое, печальное, обыкновенное существование. Общайся с девушками из Чикаго. Катайся на автомобиле на зависть горожанам. Постигай законы бизнеса, перестань думать о темной комнате и тысячах женщин». Он словно видел отдаленный берег и понимал, что не сможет до него доплыть.
Кэтрин не выходила у него из головы. Когда Антонио встретил ее, он был совсем еще мальчиков, а она — элегантной куртизанкой, охотившейся за выгодным предложением. Она казалась ему блестящей дамой. У нее были прекрасные манеры, она знала мир. Он же был абсолютно наивен. Она покупала ему рубашки. Учила одеваться, есть в ресторанах, разговаривать с опущенными глазами. Она показала ему возможности его тела. Оплела его в кокон, в котором ему сначала было хорошо. Затем к нему снова вернулись монстры, и он сам превратился в монстра, жестокого, несгибаемого, вероломного. Антонио обратился к Кэтрин, потому что она помнила его в его невинности и надеждах, потому что сама верила в эти вещи. Он снова и снова причинял ей боль, а она позволяла. Ему было тошно и эта боль жгла его, точно расплавленный свинец.
Как-то утром, проснувшись с трезвой головой, он встал и поехал в офис Ральфа. Там наблюдал за тем, как Труит наращивает свой капитал, выслушивает жалобы сотрудников и обращается с ними справедливо и сочувственно. Это напоминало разглядывание картины. Без движения, без звука. Ральфу казалось, что сын проявляет интерес. Труит надеялся, что Антонио решил принять участие в бизнесе — так же как он сам много лет назад. На следующее утро Антонио уже забыл, что был у Труита на работе, не помнил ни единой фразы, ни одной подробности вчерашнего дня.
Его отец, настоящий отец, оставил мать ради богатой молодой вдовы. Этот мужчина по фамилии Моретти был человеком без лица. Он учил людей игре на фортепьяно, он подарил ему жизнь. Труит же был чужим. Много лет Антонио жил ради того, чтобы Труит умер. Антонио терпеть не мог этого Труита, того, кто покупал, продавал и распределял, того, кто был с ним ласков.
Только Кэтрин была настоящей; она изменилась и стала для Антонио незнакомкой. Но под ее одеждой была кожа, и так же как Антонио помнил все удары, нанесенные рукой Труита, помнил каждое его слово, произнесенное в гневе, так же он помнил кожу Кэтрин, помнил, кем она была. Она означала для него целый мир, и он не мог ее отпустить.